В 4 часа дня Гудериан также находился вне пределов досягаемости средств связи. Совершая прогулку по территории своего поместья, он заметил оленя и начал преследовать добычу. Разгоряченного погоней, его разыскал посланец на лошади, сообщивший Гудериану, что тому следует вернуться домой и ждать звонка из ставки верховного главнокомандования. Несколько минут спустя из экстренного выпуска радионовостей Гудериан узнал о покушении на жизнь Гитлера.
Не следует придавать слишком большое значение разного рода домыслам о том, что произошло 20 июля, хотя в нашем распоряжении кроме них практически больше ничего не имеется. Однако Гудериан хорошо знал, как поступал в кризисные моменты один из его бывших весьма уважаемых командиров Рюдигер фон дер Гольц. Если он желал избежать контактов, то предпринимал далекую прогулку. Предположив, что Гудериан был предупрежден о предстоящем опасном событии и понимал, что в скором времени, очевидно, придется принимать фатальное решение, он явно стремился выиграть время, предоставив событиям развиваться своим чередом. Таким образом, эта одинокая прогулка имела прецедент и представляла собой великолепный предлог для подстраховки. Когда Томале дозвонился до Гудериана в полночь, заговор был подавлен, и необходимость в принятии решения отпала. Бек, Штауффенберг и некоторые другие заговорщики уже были мертвы, а остальные арестованы. Из исступленных проклятий фюрера, сыпавшихся по радио, явствовало, что всем, кто хоть как-то был связан с заговором, рассчитывать на пощаду не приходилось, но, с другой стороны, никто никогда и не сомневался, какова будет цена провала. Роммель не принимал прямого участия в заговоре, но был заподозрен и заплатил собственной жизнью. Усомнившийся в успехе Клюге также не выступил прямо на стороне оппозиции, однако его вовлеченность в заговор была доказана, и через несколько недель ему пришлось совершить самоубийство. В силу то ли везения, то ли проявленного благоразумия и осторожного поведения в течение последнего года, но Гудериан остался чистым в глазах дознавателей. Поддерживая контакты с заговорщиками и будучи благодаря этому хорошо информированным, он обеспечил себе несокрушимое алиби. Если бы Гудериан поставил цель сохранить себя для священной задачи – защиты Германии и старой армии, – то не мог бы выполнить ее более совершенным образом. Он не видел нужды в мученичестве и отказался выступать в этой роли.
И все же был один драматический момент, когда его судьба висела на волоске. Когда о заговоре узнал Шпеер, находившийся в своем берлинском кабинете, первое, что пришло ему в голову – «на такой акт скорее способен человек с холерическим темпераментом Гудериана», но никак не Штауффенберг, Олбрихт, Штифф и их окружение. Шпеер вспоминает, как Геббельс и некий майор Ремер искали верные войска, чтобы подавить мятеж, и мелодраматическое событие, происшедшее в 7 часов вечера: «Все вдруг снова оказалось под вопросом, когда он [Геббельс] вскоре узнал, что прибывшая на Ферберлинер Плац танковая бригада отказалась выполнять приказы Ремера. Их командующим является лишь генерал Гудериан, сказали они Ремеру и с военной прямотой предупредили: «Всякий, кто ослушается, будет расстрелян».
По своей боевой мощи они настолько превосходили силы Ремера, что судьба всей Германии в течение более чем часа, похоже, зависела от их позиции.
Эти войска действовали в духе операции «Валькирия», официальной целью которой являлось подавление эсэсовского мятежа. И они никак не противоречили истине, заявив, что подчиняются только Гудериану, поскольку, согласно уставу, все дислоцированные внутри Рейха танковые части находились под его командованием, а командир части получил от Томале инструкцию, что должен выполнять приказы Гитлера, Кейтеля или Гудериана. В этот момент замешательства и неразберихи, когда трудно было отличить друзей от врагов, ошибки оказались просто неизбежны, и совсем несложно было прийти к ложным выводам. Шпеер пишет: «Как Геббельс, так и Ремер посчитали весьма вероятным участие Гудериана в путче. Командиром бригады был полковник Болльбринкер. Я неплохо знал его и попытался связаться с ним по телефону. Известия, полученные от него, обнадеживали: танки прибыли на подавление мятежа». Шпееру, разумеется, не сказали, какой именно мятеж имелся в виду, поскольку танкистам не были известны обстоятельства. Неизбежно встает вопрос о лояльности. Офицеры танковой бригады в тот момент с чистой совестью участвовали в операции, полагая, что та проводится с ведома Гитлера, однако главным авторитетом для них являлся Гудериан, тем более что они рассматривали его как представителя фюрера. Это говорит не только о насущной потребности заговорщиков в поддержке со стороны пользующихся доверием военных руководителей, а не таких, как Бек и его соратники, давно забытые и дискредитировавшие себя люди, но и доказывает правоту тех, кто оценивал Гудериана как личность, в потенциале способную на решающие действия в момент кризиса. События 20 июля 1944 г. подтвердили мнение Гудериана: «…в то время значительная часть германского народа еще верила Адольфу Гитлеру…». Заговорщики не имели в своем распоряжении надежных войск, на лояльность которых могли бы полностью рассчитывать, поэтому у них не было никаких шансов на успех. Даже если бы в последнюю минуту Гудериан внял уговорам Барзевиша и поддержал заговор, это ничего не изменило бы, но Гудериан был бы уничтожен и лишен возможности сделать то, что считал для Германии делом первостепенной важности.