— Я сам полицейский. Бывший, — сказал Тео. — Тринадцать лет отслужил. На пенсии по нетрудоспособности. У меня есть ключ. Мы сюда приезжаем время от времени. Вот, видите? У меня ключ. Нет проблем. — И он продолжал: — Если бы только можно было это дело замять. Чтобы все по-тихому. Я был бы благодарен, если бы моя жена не узнала. Или — еще важнее — ее муж. Который ее колотит. — Тео ткнул большим пальцем в ее сторону. Голос его звучал доверительно и искренне, как в ночной беседе по душам в их собственной спальне.
Машины подъезжали все ближе. Коллин чувствовала жар, идущий от их двигателей.
— Только тут игра стоит свеч, скажу я вам про эту девочку. — Он понизил голос, будто его слушали не сотня с лишним мужчин, мужчин, лица которых оставались в тени, которые оглядывали ее с ног до головы.
— Как это попало к вам в карман? — спросил у Тео один из них.
— Ох ты Господи! Да он у меня уже много лет. Я до недавнего времени в ихней безопасности работал. Начальствовал там. А идти туда, если надумаете поменять работу, я бы вам не рекомендовал.
Коллин увидела, что фэбээровец держит в руке пустой зажим для денег, так чтобы он был виден в ярком свете.
— Где Стона Браун?
— Кто?
Она так надеялась, что деньги смогут прогнать эту страшную пустоту. Коллин пыталась ногтями удержаться за крышу машины, сцарапывая с нее краску, пыталась удержать свое тело, ведь оно стало таким пустым, что эта полая женщина могла схлопнуться в любую минуту, как полый бумажный фонарик.
— Что вы тут делаете? — спросил у Коллин другой мужчина.
Они уводили ее мужа.
— Где Стона Браун? — резко спросил мужчина.
— Вы не за тех нас принимаете.
В доме царила напряженная, застывшая тишина. Нанни приняла душ. Выщипала пинцетом волоски с подбородка, подправила брови, подкрасила глаза и губы. Надела синие брюки от Армани, белый топ в рубчик и золотой кулон от Тиффани — все эти вещи были подарками Стоны. Он будет изможден и голоден. Захочет принять душ. Прежде чем отправиться спать, он станет настаивать, чтобы его секретарь, Мэрилин, ввела его в курс дела. Нанни надеялась, что он возьмет отпуск, хотя бы на несколько дней. Она уже договорилась с Брэдфордом Россом, чтобы тот не допускал к Стоне журналистов.
Нанни сидела в гостиной, в кресле с гнутой деревянной спинкой, и смотрела в столовую, на четверых оставшихся там мужчин. Все остальные, кроме полицейского из местного участка, дежурящего в машине у въезда в аллею, разъехались по разным местам центрального и северного Джерси. Джексон отправился передать выкуп. Четверо мужчин сидели за ее обеденным столом: двое в наушниках, двое — без. Сплетни и разговоры о спорте прекратились. Абсолютная тишина. Холодильник замолк, и тишина стала еще плотнее.
Нанни чувствовала себя освеженной. Голова была ясной — исчезли беспросветный ужас, гнетущий страх, омрачавший ее мысли, преследовавший ее, словно бессонница, последние трое суток. Она — чистая и нарядная, она готова к возвращению Стоны. Как только он войдет в дверь, она обнимет его и поцелует в заросшие щетиной щеки, а потом выкинет этих фэбээровцев вон, вместе со всем их оборудованием. А рано утром, когда Стона еще будет спать, она вызовет к ним уборщиц из фирмы «Веселые служанки» — целую дюжину уборщиц, и они все сделают быстро, чисто и тихо.
Люстра над столом была притушена. Один из мужчин громко выдохнул воздух, скрестил на груди руки и уставился в какую-то точку на стене. Зашуршала журнальная страница. Скрипнул стул.
Нанни окружало нежное облачко духов. Она взяла «Исси Мийаки», которыми всегда пользовалась, когда они уезжали в отпуск. Это был аромат Прайано, Таити, аромат открытия подземелий в замках крестоносцев на побережье Турции, отдыха в гамаке под пальмой на острове Сен-Барт. Нанни сейчас в самой лучшей своей форме. Она встретит возвратившегося мужа так, как он и не ожидает, он даже не подозревает, что именно это ему и нужно.
Один из мужчин в столовой что-то молча писал, и она чувствовала — все они чувствовали, — что где-то в другом месте происходит что-то огромное, важное и все они в этом участвуют. Казалось, они все ощущают, что их молчание, их напряженность могут каким-то образом положительно повлиять на результат и опасаются, что их обычный грубый юмор и пустая болтовня могут пустить все предприятие под откос.
А еще Нанни боялась, что ее собственные мысли могут заставить дела пойти не лучшим образом. Она была напугана переменой, произошедшей в ней, переменой, за которую она возненавидела себя. Неужели ее любовь к мужу уменьшилась с того пятничного утра? Если ты доверяешься кому-то, это делает тебя уязвимой, сказала она Джейн. Взаимоотношения строятся на целой цепи открытий. Или — обманов? Неужели ее любовь к Стоне росла с годами из-за того, чего она не знала? Неужели ее разочарование вернулось из-за того, что его могли похитить за Оуквилль? Как же ей, Нанни, примириться с ситуацией, когда ее любовь к мужу требует, чтобы она сделала все для его спасения, а ее непоколебимая лояльность к его репутации в обществе не позволяет ей сообщить фэбээровцам то, что ей известно? Ответов на эти вопросы у нее не было. Сам факт, что в этот вечер, в своей гостиной, она вообще способна задавать себе эти вопросы, вызывал у нее отвращение к себе, а поэтому и к Стоне.