А сейчас, прислушиваясь к голосу Джейн, доносившемуся из гостиной, Нанни сама обвила себя руками — одна рука касалась воротника, другая легла на живот. Голос дочери несся к ней над приглушенными голосами мужчин, над потрескиванием радиопомех и визжанием пленки, сдернутой с ролика, над непривычными сигналами телефонов, над тяжелыми шагами грубых башмаков. Она была потрясена тем, какие абсолютно чуждые звуки раздавались сейчас в ее доме — в доме, который она вела вот уже двадцать семь лет: званые обеды, празднование дней рождения, ночевки друзей, специальные приемы для отца Стоны, а потом, год спустя, — для Бинни. Она из года в год стояла здесь, на кухне, ощущая, что дом полон гостей, прислушиваясь к таким привычным, знакомым звукам. Ее дом был частью ее самой, и его звуки гармонировали с ритмами всего ее существа. Но сегодняшние звуки были чуждыми, неожиданными — у них была не та высота, не та тональность.
Ощущение, что Джейн по-прежнему ее обнимает, прошло, из тела ушло тепло объятия, и Нанни почувствовала сильную боль в груди. Она попыталась прогнать ее, глубоко дыша, — это, конечно, фантомная боль в левой груди, в той, которую ей убрали. Массажистка в санатории советовала ей дышать поверх боли. Или через боль. Прополаскивать болевую область дыханием, пока боль не рассосется. Нанни положила руки ладонями вниз на стойку и выпрямилась. Глубокое дыхание. Глаза закрыты. Не сгибаться перед болью, не сутулиться, расправить грудь. Расправить!
Она коснулась лба, потом — щек, будто проверяла, не поднялась ли температура. Надавила ладонями на грудь, потом — на ребра, потом провела руку сквозь боль, которая парила перед ее телом, словно электрическое свечение, и крепко прижала ладонь туда, где сердце.
Звон колокола заставил ее вздрогнуть. Этот звон был ей знаком, хотя она не помнила — откуда. Нанни глядела на стойку, на розовые керамические плитки вдоль ее края, и вдруг вспомнила. Тогда тоже звонил колокол — корабельные часы Стоны. Как же это она могла забыть?! Фантомная боль угасала, Нанни оставила ведерко со льдом на стойке и бросилась в столовую, пробираясь сквозь толпу мужчин, сквозь облака сигаретного дыма; какой-то молодой полицейский махал рукой, разгоняя дым, как бы расчищая ей путь. Брэдфорд Росс, глава службы безопасности «Петрохима», опершись локтем о подоконник, смотрел в окно.
— Есть что-то, — сказала Нанни, добравшись до окна, — что-то такое, о чем я совершенно забыла упомянуть.
Брэдфорд Росс распрямился и встал перед Нанни, расправив плечи, будто так он мог лучше ее слышать. Он поднял вверх палец, и начальник полиции и представитель страховой компании тут же подошли и встали рядом, образовав перед ней неплотный полукруг.
— Я была на передней террасе, поливала цветы, и кто-то бежал трусцой, только движения ног были какие-то странные. Неловкие. Была ли это женщина? Да, я думаю, это была женщина. Розовые спортивные брюки. Она остановилась прямо перед въездом в нашу аллею. Когда Стона налаживал новые часы.
— А лицо ее вы видели? — спросил Брэдфорд. Остальные записывали что-то в блокнотах. — А волосы?
— Только ноги.
Мужчины перестали записывать.
— А машину вы видели? — спросил Дейв Томкинс, начальник полиции.
— А вы прежде ее видели? Где-нибудь? Она была одна? — Брэдфорд коснулся ладонью локтя Нанни.
Она закрыла глаза. Она видела только ноги, розовое мельканье сквозь зеленую листву, пугающе знакомый прихрамывающий бег. Она слышала хриплые крики птиц и звон колокола. Звон корабельных часов Стоны.
Нанни открыла глаза и взглянула на лица мужчин, с надеждой смотревших на нее, державших наготове блокноты с занесенными над ними ручками; на поясах у них были рации, от ушей змеились провода, их пиджаки вспучивались над револьверами… И она поняла, что все эти люди совершенно беспомощны.
У них было лишь две улики — несколько кусочков синей автомобильной краски на дороге и след покрышки на мокрой земле у ящика для писем. Они сделали гипсовый слепок. Опознали шину. Такие бывают у фургонов или пикапов. Они начнут, так объяснил ей Дейв Томкинс, с краденых машин, потом проверят все взятые напрокат. Сняли отпечатки пальцев в «мерседесе» Стоны. Опросили соседей. Ничего. По сути, у них нет ничего. Нанни они об этом не сказали, но она знала. Видела по их полным ожидания лицам, по вытянутым вперед головам, по напряженно застывшим над блокнотами ручкам, и она понимала, что точно так же, как она сама, они ждут телефонного звонка. А до тех пор — они могут только ждать.