Отдельные идеи, мысли и результаты конкретных исследований Коллонтая указывают на попытки преодолеть метафизическую картину мира и связанные с ней методологические постулаты. Особо высокий теоретический ранг с этой точки зрения занимает прежде всего его попытка применить принцип историзма[18] в общественных науках, а также методологические и теоретические концепции, связанные со сформулированной им новаторской геологической теорией.
Идея историзма — результат многолетних исторических исследований Коллонтая и его размышлений над проблемами моральной науки— является одним из важных достижений его «Критического разбора основ истории». Уже во время идейно-политической борьбы в период 1788–1792 гг. Коллонтай осознавал, быть может впервые во всей полноте, необходимость исторического понимания фактов, событий и социальных учреждений. Выступив в полемике с консервативно-феодальным идеологом Жевуским (см. 19, 16–17) против механического перенесения общественно-политических принципов и образцов из одних стран в другие, Коллонтай писал: «Никогда дух подражания не должен приниматься как рабское подчинение чужим примерам. Тот, кто хочет использовать мысли чужих светил, должен знать все отношения, которые существуют в его [стране] и в той, которую он берет образцом для подражания» (там же, 75).
Однако эта борьба в период Четырехлетнего сейма явилась, очевидно, лишь толчком, давшим начало идее историзма Коллонтая. Наиболее полное отражение идея историзма получила в одном из двух его главных теоретических сочинений: «Многие философы, метафизики и законодатели думали, что ввиду недостатка исторических источников можно довериться одному только разуму и при его помощи глубоко заглянуть в природу человека, проследить всю историю человечества от истоков его до теперешнего состояния… Таким способом они могли открыть только то, что они уже раньше допустили в своем воображении. Исторические истины никогда не являются результатом метафизических спекуляций, но вытекают либо из действий человека, либо из действии природы. Они не могут быть открыты никаким другим способом, как только путем терпеливого наблюдения действий людей и действий природы, как они обнаруживаются в тех событиях, которые нам описывает история. Без этого единственного средства философ или законодатель, мирно работающий в своем кабинете, не испытывающий чувств, которые обуревали людей прошлого, не волнуемый их страстями, но занятый только своим воображением, никогда не будет в состоянии познать и понять истинное положение первых людей, которое могло их склонить к тем или другим моральным поступкам. Он не будет в состоянии представить себе их нужды, страсти, привычки, а тем более случайные обстоятельства, в которых они находились, он захочет вывести их из своей собственной учености, теперешнего состояния общества, из законов и обычаев, под властью которых он живет и к которым он привык» (15, 425–426).
Людвик Кшивицкий в своем исследовании «Развитие морали», приведя во вступлении процитированные выше слова Коллонтая, подчеркивал: «…взгляды Коллонтая, высказанные в то время, когда теории, построенные на априористских началах, повсеместно господствовали в науке и морали, сохранили свою силу и в настоящее время. Сегодняшние исследователи могли бы его слова привести как признание своей веры и скорее всего своего метода» (60, 234). Эта оценка выдающегося социолога, который одним из первых в Польше применил для исследования общества марксистский метод, уже сама по себе является весьма положительной характеристикой взглядов польского мыслителя, тем более что сформулированный им постулат конкретно-исторического исследования имел огромное значение для будущего, так как включал в себя признание необычайной для того времени в Польше идеи эволюции и общественного прогресса. Теоретической же основой этого постулата был взгляд, согласно которому «образ жизни каждого человека зависит от способа удовлетворения его потребностей. В зависимости от степени их удовлетворения создается его моральный характер» (15, 434). Из этого взгляда следовал вывод, что люди, «находящиеся в определенных обстоятельствах, должны были действовать так, а не иначе, принимать такие, а не иные принципы моральной жизни» (23, 3, 289).
Поскольку подобные или даже точно такие же общие принципы могут иметь совершенно противоположное содержание в зависимости от исторической ситуации, в которой они возникли, то исследователь должен соблюдать принцип конкретности истины: «…исторические истины должны согласовываться со временем определенной эпохи… исторические споры слишком часто теряют свою ясность не из-за недостатка доказательств, а из-за того, что они не относились к надлежащей эпохе» (там же, 4, 201–202). И далее: «Немало истинных событий, перенесенных в другое место и время, оказывалось неправдоподобной сказкой, но, будучи возвращенными и поставленными на свое собственное место, они приобретали характер исторической достоверности» (там же, 228). Следует отметить, что эти общие принципы приводили именно в области истории к формулировке той программы, которая стала исходным пунктом бурною развития польской историографии в XIX в. Отсюда, собственно, вытекает та высокая оценка исторических работ Коллонтая, данная Лелевелем, вслед за которым Коллонтая как историка высоко ценил Дембовский. В польском Просвещении Коллонтай прежде всего принадлежал к тем «нескольким дельным работникам, подготовившим важные основы для высшего понимания отечественной истории» (47, 300–301), — писал Э. Дембовский.
18
Коллонтай не употреблял термина «историзм». Однако в своих различных методологических и теоретических размышлениях он высказывал такие взгляды, которые удается определить как историзм в одном из его значении. Разумеется, историзм Коллонтая не совпадает ни по объему, ни по содержанию с марксистским его пониманием