— Чего не боюсь? Вообще-то я много чего боюсь, — она больше не тараторила. Она говорила тихо, нежно улыбаясь. Как смертельно больной ребенок, уже смирившийся со своей участью, — Кусачек, часов, рассвета…
— Я имею ввиду, ты боишься уходить? Это ведь навсегда. Ты больше никогда не вернёшься и не станешь прежней.
— Я уже всё решила, — устало объяснила она мне, словно непонятливому ребенку, — Я не боюсь. Честно говоря, больше я боюсь остаться.
Мне стало печально от её слов. Она уйдёт, и следы её зарастут полынью. И я более, чем уверена, Ворон будет следовать за ней неслышными шагами, покорный слуга и неукротимый воин. Без неё станет одиноко.
Я всех теряю, кого-то отталкиваю, кто-то сам уходит. Девочка, приносящая несчастья и разрушающая всё, к чему прикасается. Толстая подруга, Марк, Том, Леа, Элли. Я должна пройти одна веревочный мост, свешенный над пропастью. И у этого моста нет ограды. Если я оступлюсь, то никто не схватит меня за руку. И я буду падать в одиночестве. При мысли об этом мне хочется отчаянно хохотать, потому что слёзы давно закончились.
Тем временем приближался Ночь, Когда Все Двери Открыты. Точнее, Хеллоуин. Обитатели с нетерпением ждали эту ночь. Ночь сказаний и прогулок в иные миры, ночь, когда возвращаются навсегда ушедшие. Ночь, когда между Иными и нами (ими?) различия исчезают. В эту ночь несуществующий мальчик ждал своё возрождение, украшая цветами крыльцо. Габриэль предвкушала долгий путь в заветные дали, рисуя двери на стенах. Ворон схватившийся тонкими руками за черные прутья решетки и Поступь, томившаяся в тесной палате, глядели в лоскутное небо, прощаясь с прохладными бусинками росы и малиновыми закатами.
Может, тогда мы встретимся, мой потерянный Друг? Может, тогда слова, томящиеся подобно птицам в клетке, наконец вырвутся наружу? Словам предначертано быть сказанными, мыслям быть понятыми. А мне — кричать твоё имя в бесчувственное лоскутное небо.
— Интересно, если протянуть руку, я схвачу их?
Ворон попытался просунуть руку сквозь решетку.
— Кого?
— Облака. Какие они на ощупь?
— Мягкие. И мокрые. Это же сгустившиеся капельки воды. Глупые вопросы ты задаешь.
— Все вопросы глупые. Но если бы мы их не задавали, мы бы так и остались ничего не знающими глупцами.
— А мы итак ничего не знающие глупцы. Сколько бы книг не прочли.
Эта ночь была особенно тиха. Всё замерло в предвкушении Ночи, Когда Все Двери Открыты. Даже звезды будто подпрыгивали от нетерпения.
— Держать ворону в клетке — это верх идиотизма, ты не находишь?
— Пусть держат. Они могут запереть моё тело, но не моё сознание. Я всё равно убегу. Так что пусть поят меня ядом, сколько влезет.
— Иногда мне кажется, что ты и есть самая настоящая Иная, — сказала Габриэль, свесившись с кровати головой вниз. Она красила губы ярко-красной помадой, которую откуда-то стащила Элли, — Ты пройдёшь Инициацию.
— Чью?
— Знающей, — рассмеялась Габриэль.
Первый лучик солнца прорезал утренние сумерки. Чары исчезли, мы вновь обычные пациенты психиатрической лечебницы. Проснулась Элис и начала гундеть, что её до сих пор не выписали.
— Осенью тут у всех обострение, — тихо сказала она мне, — А перед Хеллоуином ещё хуже.
В столовой вновь подавали кашу и сыроватые котлеты. И жирный (!) чай. Я сидела в одиночестве. Элли уже поела и куда-то ускакала. А Элис с утра кашляла и пошла к дежурным медсестрам. Габриэль подсела к девушке на инвалидной коляске, с синими короткими волосами и челкой до середины лба. Ко мне подсел парень, рисующий половые органы. За руку он притащил грозного вида девушку.
— Освоилась тут, Задающая Тупые Вопросы Невообразимая Тупица С Волосами, Похожими На Солому? — он отпил глоток от кружки с жирным чаем и принялся за набросок с женскими половыми органами.
— Ты всё-таки запомнил? Вот делать тебе нечего…
— А чем тут ещё заняться? Только рисовать половые органы и спорить с санитарами, — он тыкнул локтём в девицу, — Её зовут Жюли. У неё индейские корни, но родилась она во Франции. Хранит 200 пар носков.
— Приятно познакомиться, — любезно сказала я, — Меня зовут Сандра.
Девушка так злобно зыркнула на меня, что я втянула голову в плечи.
— Привет, бабуиновая задница, — она ослепительно улыбнулась, — Приятно познакомиться, пошла ты ко всем чертям собачьим.
— Это ещё чего за дела? — я закатила глаза.
— Это она всегда так, не злись на неё. Она просто хотела сказать, что рада познакомиться.
— Прошу меня извинить, тупая ты свинья.
— Это даже забавно, — глупо хихикнула я.
— Ничего забавного нет.
Я взглянула на рисунок. Он так быстро его закончил?
— Это чьи?
— Твои.
— Ясно.
— Я ещё нарисовал того придурка, но он выбросил и наорал на меня. Ну, придурок же, что с него взять.
Я покосилась на календарь. Всего одна неделя. А потом я увижусь с тобой. Надеюсь.
====== О фонариках, снеге и мертвецах ======
За несколько дней до Ночи, Когда Все Двери Открыты, выпал снег. Это было странно: бархатисто-черное южное небо и белые хлопья снега, опускающиеся на ещё не завядшие цветы. Траву накрыло холодное покрывало, которое, впрочем, быстро растаяло. Взрослые говорили, что будут аномальные холода. Очень, очень странный год выдался, во всем странный. Но теперь пейзаж за окном отражает моё состояние: унылое серое небо и медленно кружащиеся снежинки.
Ночью мне приснился странный сон. Поле, занесенное снегом, и бумажные фонари, поднимающиеся к небу. И кругом темнота, пронзительная и грустная, и лишь тусклый белое свечение фонарей, одних за другими покидающими умирающую землю. Я попыталась схватить один, но он растаял, как дым. Я кричала им, чтобы они подождали (зачем я кричала это фонарям?), но они все равно поднимались и исчезали в чернильных небесах. Всё меньше и меньше их становилось, а потом я и вовсе осталась одна. Куда ни посмотри, везде колющий снег и ночная темень, да теперь пустое небо. И так везде, и так будет всегда. Я одна не улетела.
Я проснулась и обнаружила слёзы на своих щеках. Кровать Габриэль рядом была пуста, а Элли задувала свечу, не обращая внимание на ворчание Элис.
— Что такое? — сонно спросила я.
Она многозначительно посмотрела. Последние приготовления?
— Мне приснилось, что бумажные фонари улетали в небо, а я осталась одна. Одна-одинёшенька на этой земле.
— Просто ты не фонарик, — сказала она.
— Увы.
Я вновь посмотрела на календарь. Осталось 5 дней.
— А где Габриэль?
— В инфекционном отделении, — ответила Элис, — Простыла. Нефиг было в одной майке и шортах на холоде шастать.
Дни таяли, как воск горящей свечи, а ночи были темными и тоскливыми, я не могла уснуть и только слушала, как холодный заунывный ветер завывает в трубе. Снег был белым, а небо было черным. А внутри меня была черная дыра, которая затягивала всё. И скоро она затянет меня. только пусть побыстрее, я так устала от этой агонии. Может, в Ночь, Когда Все Двери Открыты Марк затащит меня в мир пекла и горящей серы и мы вместе будем бесконечно гореть. Может, хоть тогда я почувствую хоть что-то, отдаленно напоминающее эмоцию. Может, тогда я возненавижу Марка или заплачу. Хоть что-нибудь. Дайте мне понять, что я жива.
— Ты не слишком режь, — говорила Элли, — А то в Клетку посадят. Там ещё хуже. Я не хочу такой судьбы для тебя, я не хочу такой судьбы вообще ни для кого.
— Что мне Клетка! — -глухо рассмеялась я, — Я итак будто в клетке. Что мне тишина и одиночество, когда я это испытываю каждый день?
— Там минуты таят, там часы останавливаются. Клетка съедает всё, в том числе и тебя. Сначала ты разбиваешь кулаки о стены. Потом ты разговариваешь сама с собой. Потом ты сходишь с ума от скуки. А потом всё смешивается, и ты уже не понимаешь, есть ты или нет. Есть ли люди или нет? Ты умерла, или все вокруг умерли?