Вскоре показалась колонна заключённых. Начали подсчитывать, но цифры назывались разные. Сходились только в одном — не меньше сотни. Колонна остановилась. Охрана оказалась по одну сторону, заключённые по другую от дороги. И тут началось такое, что не у всех хватило духу наблюдать. Видели, как добивали подававших признаки жизни. От места побоища кто-то махнул рукой, и конвой повёл их туда. Быстро посбрасывали мёртвых в яму и закидали землёй. И так повторялось пять раз. Когда забросали землёй последнюю, как им сказали, яму и сложили лопаты, внезапно свинцовые струи переломили пополам их самих и сбили на землю. Теперь пришлось поработать охране.
После обеда началась вторая часть кровавого спектакля. Теперь уже партию политических закапывали уголовники. Среди расстрелянных они не увидели ни одного из своих собратьев, и это им доставило удовольствие. Извечная вражда между политическими и уголовниками сделала их равнодушными к случившемуся, а некоторым доставила и нескрываемую радость. Так повторилось ещё четыре раза. Но дошла очередь и до них, не успевших осознать своей участи.
Больных в зоне перестреляли прямо в камерах на нарах. Лагерных стукачей, выкопавших яму в зоне, заставили перетаскивать трупы из камер и сбрасывать в яму. В неё же сбросили, расстреляв, и их самих. Как бы ни были ценны их «заслуги» перед третьим отделом, но тайна массового расстрела была дороже.
На другой день, после окончания «работы», закончившейся грандиозной попойкой, где пили и ели как при коммунизме, по потребности, представители центра и управления отбыли с докладом. Оставшимся предстояло поработать, чтобы навести порядок в хозяйстве: вдруг начнут поступать этапы…
Всего на основании приказа Ежова, который с полным основанием можно назвать кровавым приказом, только в этом лагере было расстреляно 2755 человек, а по всем лагерям НКВД — 30187 человек. Самые массовые казни проходили в марте-апреле 1938 года. В гулаговской статистике все эти люди прошли по графе «прочая убыль».
Указания НКВД и ГУЛАГа, тем более разнарядки, полагалось выполнять неукоснительно. Когда план начинал трещать по швам, приходилось выкручиваться. Поднятые как по тревоге, оперативные аппараты Ухтопечлага оказались не в состоянии найти двадцать бежавших заключённых. Между тем зубастая разнарядка требовала жертв во что бы то ни стало. Выход из положения был найден за счёт направления на «спецстройку» дел вольнонаёмных. Так, за компанию с осуждёнными, был принесён в жертву и приговорён к расстрелу сотрудник Л.В. Балабанов за то, что, «работая в Ухтопечлаге, сочувственно отнёсся к осуждённым троцкистам, устраивал их на административно-хозяйственные должности».
Когда высокая комиссия закончила сводить концы с концами, то было установлено, что в суматохе шесть человек расстреляли по ошибке, под другими фамилиями, в том числе одного вольнонаёмного. Теперь уже за посланцев Фриновского взялась команда, скомплектованная Берией. Пришлось им писать объяснительные, а поскольку пытались хитрить, мудрить и сваливать вину друг на друга, то пришлось допрашивать с пристрастием, их же методами.
Массовый террор в лагерях не мог сколько-нибудь заметно улучшить результаты произведённой деятельности, покончить с «воровскими традициями» и контрреволюционной пропагандой. Когда во главе НКВД стал Берия, многие ставленники Ягоды и Ежова сами оказались «врагами народа» и «вредителями». Система постоянно нуждалась в козлах отпущения, на которых можно было бы свалить вину за провалы и перегибы. Среди них оказались Я. Мороз и ряд его подчинённых. Многие из них не совершали тех фантастических преступлений, в которых их обвиняли, но по справедливости вполне заслужили такой участи.