Уже опускали подъемный мост, когда сверху, с крыши дозорной башни послышался противный, режущий уши хохот. Брунгильда всегда сначала делала, а потом думала, реакция у прекрасной амазонки была такой, что даже бывалые воины диву давались. Поэтому никто не удивился, услышав свист стрелы. На серые каменные плиты упала уродливая тушка, что минуту назад была совершенно живой горгульей. Стрела попала ей прямо в раскрытую пасть, навсегда лишив возможности хохотать над чужими бедами, и из нее хлестала черная, будто смола, кровь. В когтистых лапах уродливого существа был зажат свиток пергамента. Брунгильда приказала прочесть.
Старшина спешился, взял свиток и, прокашлявшись, стал читать – сухо, без всякого выражения. Но по мере того как до него доходило, что именно написано, его голос менялся, и к концу чтения в нем гремели гнев и ярость. Лицо старшины побагровело, брови сошлись к переносице, а глаза сверкали. Попадись ему сейчас в руки составитель этого письма, ему бы не поздоровилось.
Старшина с самого рождения Брунгильды занимался ее воспитанием. Это был бывалый воин, преданный всей душой своей королеве. Аполлошу он пестовал с пеленок, втихомолку радуясь тому, что Тыгдынский конь на право тренировать принца не претендует.
– Я, великий и могучий правитель, – читал старшина, – требую, чтобы немедленно признали мое могущество и поклялись служить мне и быть моими преданными рабами. После принесения клятвы бывшая Правительница Крепости Брунгильда Непобедимая должна собрать все золото, все драгоценные камни, все богатство, какое только принадлежит ее бывшим подданным, и под охраной солдат отправить обозом в мой замок. Залогом выполнения этого распоряжения, а также гарантией верности будет Аполлоша. Принц останется у меня во избежание возможных военных действий. Как человек добрый, я понимаю, что сейчас чувствует материнское сердце, и предлагаю, если Брунгильда Непобедимая того захочет, обменять голову ее сына Аполлоши на голову ее супруга Чингачгука.
Старшина умолк. Брунгильда нахмурилась – то, что предлагал похититель Аполлоши, было самой трудной задачей, какие вставали на жизненном пути решительной воительницы.
– Кто этот самоубийца? – спросила она таким голосом, что всем стало ясно: злодей не жилец на этом свете.
– Тентогль, – прочел старшина.
Королева молча махнула рукой – и отряд понесся по мосту. Брунгильда была очень красива, но ее никак нельзя было назвать прелестной или очаровательной. Это была холодная красота. Так красив вынутый из ножен меч, пущенная стрела или выигранная схватка. Глаза королевы, большие и круглые, смотрели всегда немного с прищуром, будто прицеливались. Пушистые ресницы загибались почти до бровей, но были белесыми, а потому не сразу привлекали к себе внимание. Нос был прямой и ровный, такой любят рисовать художники. Губы Брунгильды были бы похожи на бутон розы, если бы она хоть на минуту расслаблялась, однако привычка отдавать приказы сделала рот воительницы жестким и сжатым в тонкую линию. Лоб, чистый и гладкий, никогда не морщился от раздумий. Королева постоянно пребывала в спокойной уверенности, что думать вредно. Она была человеком действия. И она была солдатом. И поэтому сейчас Брунгильда попала в ситуацию невероятно трудную – ей предстояло разобраться, чья голова ей дороже – мужа или сына.
Промелькнули озера и чахлые, замученные сыростью деревца. Вопреки обыкновению, взволнованная Брунгильда не только не остановилась на месте гибели дракона, но даже и не вспомнила о нем, хотя место это – поворот дороги сразу за озером – было для нее священно.
Именно здесь когда-то Гуча смог одолеть ее в бою. Она тогда дрессировала дракона, а Чингачгук решил, что дракон напал на нее, и кинулся на помощь, разделав с таким трудом отловленного дракона по всем правилам мясницкого искусства. И когда взбешенная воительница бросилась на него с мечом, ему удалось отбиться только благодаря волшебному клинку. Обычно Бруня останавливалась на этом месте, она вспоминала, как, охваченная радостью, схватила победителя и приказала солдатам связать его.
Вспоминала она и прогулку под луной, когда с гордостью показывала черту коллекционную полянку. На той полянке были похоронены предыдущие женихи, которым не так повезло, как Гуче. Вспоминала и первый в своей жизни поцелуй.
Обычно, но не сегодня. Охваченная беспокойством, Брунгильда пыталась понять, что делать.
В ультиматуме злодей предлагал обменять голову ее сына на голову ее мужа. Сколько ни думала об этом Брунгильда, единственным правильным решением ей казалось просто разреветься. Она бы так и сделала, если бы знала, как это делается, и если бы была одна, но на глазах у верных солдат отчаянная предводительница ни в коем случае не могла такое себе позволить.
В тяжких раздумьях миновали нарисованную на земле прерывистую линию границы – и попали в пекло пустыни. Песок не стал помехой отряду – по соглашению с соседкой избушка старого Амината побывала и здесь. Сам отшельник, привыкший к прохладе предгорий, долго не выдержал. Он заключил очень выгодную сделку с ифритами, и те за час проложили несколько дорог высочайшего качества и перенесли избу к перевалу. Естественно, крепких напитков никогда не пробовавшим спиртное азиатам Аминат продавать не стал. А вот как сделать вполне приличный холодильник в условиях пустыни – на это ифриты купились сразу.
И теперь отряд Брунгильды несся галопом как раз по такой дороге, взбивая копытами пыль с ее сверкающего черного покрытия. Отряд мчался, будто пущенная стрела. Песчаные холмы, редкие кустики верблюжьей колючки, обглоданные хищниками и солнцем кости, миражи – все это мелькало, словно за окном поезда.
Очень скоро на горизонте возникли ажурные купола столицы. Это зрелище было похоже на волшебную грезу. Башни и минареты, казалось, вырастали из бело-розовой, желто-красной, лиловой пены цветущих деревьев. Природа баловала Фрезию. Здесь никогда не менялись сезоны – одни деревья стояли в цвету, на других наливались соком плоды, а третьи уже радовали жителей сочными фруктами. Город манил прохладой фонтанов и запахами пряностей. Еще соблазнительно пахло едой, сластями, но солдаты не думали сейчас об удовольствиях. Впрочем, они об удовольствиях не думали никогда.
Фрезия, вопреки обыкновению, не встретила гостей со своей обычной шумной пышностью. Если бы Брунгильда не переживала так за судьбу сына, она бы заметила, что у соседей тоже что-то случилось. Причем очень плохое.
Город будто вымер. Лавки закрыты, привычная суетливая деловитость куда-то исчезла с улиц, надрывно орали ослы во дворах, тоскливо мычали коровы и блеяли овцы. А еще казалось, будто жара сгустилась, стала плотной, почти осязаемой.
Отряд Брунгильды Непобедимой стрелой промчался по притихшему городу и влетел в распахнутые ворота дворца. Прекрасная амазонка соскочила на землю так легко, словно на ней не было тяжелых доспехов. Она сняла украшенный плюмажем из страусиных перьев шлем и распорядилась заняться лошадьми. Распорядилась скорее для порядка – вымуштрованные за годы службы воины сами знали, что делать.
Под ноги кинулись слуги, расстилая перед солдатами красную ковровую дорожку. Гуль-Буль-Тамар приказывала стелить ее под ноги визитерам, когда никого не хотела видеть. Двое слуг раскатывали перед посетителями дорожку, двое скручивали ее позади них обратно в рулон, еще двое бежали рядом, чтобы целовать гостям обувь и обмахивать их опахалами. И все это делалось с такой скоростью, что несчастным посетителям, не угадавшим с моментом визита, приходилось бежать со скоростью, на какую они только были способны. После нескольких часов бега по лабиринтам лестниц и залов посетители с удивлением обнаруживали, что находятся снова у ворот. Если, конечно, принцесса Гуль-Буль-Тамар не меняла гнев на милость. Тогда посетитель оказывался у дверей тронного зала.