Через плечо походного попа, дивясь премудрости божьей, в грамоту зорко вглядывался сотник Фока Волкорез. Его ль ухо не было тонко, и его ль глаз не был остер? Шипенье селезня он слышал через всю Волгу и в темноте на слух стрелял крякнувшую в кустах утку...
Мартьян вычитывал:
– «... С Тобола-реки приходил с мурзами и уланами султан Маметкул – дороги на нашу русскую сторону проведывал...»
Фока ждал: вот дрогнут строки, и меж них плеснет вода, блеснет огонь, сверкнет клинок... Но письмена лежали ладом, не шелохнувшись: покойно текла строка, играя титлами... Сотник отошел, сокрушенно вздохнув. [63/64]
Внимали Мартьяну и – кто про себя, кто вслух – вторили:
– Всем по штанам.
– Крупа...
– Порох...
– «... и вина две бочки под пятьдесят ведер...»
Закричали, заметались:
– Винцо на кон!
– Засохло, отмачивай!
– Бочку на попа!
Ярмак:
– Вольное буянство, не галчи! Оравою тоже песни орать, а говорить надобно порознь. Думай думу с цела ума, чтоб нам не продуматься.
И старший кормщик Гуртовый показал горланам свой облупленный и пребольшой, в телячью голову, кулак:
– Во!
Горлохваты понурились, зная, что от кормщика не получишь ни синь пороха, пока не решится дело.
Долго молчали, собираясь с мыслями, потом разбились по куреням и заговорили:
– На Волге жить – нам таловнями (ворами) слыть.
– На Дон, братцы, переход велик.
– Не манит и на плесы понизовые.
– Да, в понизовье нам возврату нет.
– Тутошний купец пуганый, добычи нет.
– В Казани стоит царев воевода Мурашкин с дружиною. Коли попадем ему в лапы – всех на измор посадит, а атаманов наших до одного перевешает.
– Большим людям, хо-хо, и честь большая!
– Пускай сунется Мурашка со своими зипунниками! Колотили мы их раньше – и впредь колачивать будем.
В стороне, засунув руки за кушак и полуприкрыв глаза, стоял Петрой Петрович со своими людьми, дивовался на вертеп разбойников и, слушая поносные речи да дерзкую брань, творил шепотком молитву.
А гулебщики уже ярились крутенько.
– Не красно нам, – мычал Мамыка, – не радошно к купцам в службы идти. Воля...
– Волк и волен, да песня его невесела.
– Помолчи, высмерток!
– Я и мал, да удал, а у тебя, полудурок, и в бороде одни блохи скачут, ума ни крупинки.
– И-их, ворвань кислая!
– Уймитесь, каторжные!
– Костоглоты!
– Не задразнишь!.. У рыбака голы бока, зато уха царска.
– Духа казачьего в вас нет, мякинники!
– А вы – блинохваты! [64/65]
– Не бранись, ребята, играй в одну руку.
– Будя шуметь! От шаты-баты не станем богаты.
– Там нам будет кормно. Поживем, отдохнем, кровью соберемся, а далее видно будет.
– Обещают бычка, а дадут с тычка, и пойдем утремся.
– Правда твоя, Лукашка, с купцами нам рыбы не едывать, – костями заплюют.
Слово за слово, зуб за зуб.
Двое раздрались, остальные бросились разнимать, и пошла потеха, только клочья полетели. Мамыка сбычился и отошел к старикам: по силе ему не было ровни во всей ватаге, в драку бурлак никогда не ввязывался, после того как однажды чуть не убил человека – в лоб пущенным с ногтя – медным пятаком.
Старики посмеиваясь глядели на побоище, посасывали трубки, а иной еще и покрикивал:
– Ругайся на стану вволю, бейся дома досыта, чтоб в походе жить нам в ладу да в миру.
Долго пришлось старикам ждать, пока драчуны утихомирятся. Мартьян поднял руку и призвал:
– Будя, товариство! Думай во весь ум, что нам делать и как нам быть?
Гулебщики потирали шишки на головах, щупали разбитые носы и понуро молчали. Превеликие умельцы кистенем бить, на игрища и на хитрости горазды, которые и на работу слыли валкими, а языки у всех были привешены криво.
Иван Бубенец, с казачьей стороны, зыкнул:
– Плыть!
Бурлаки опять заспорили!
– Не плыть!
Казаки в один голос: