Разбежались у казаков глаза.
Зашли в часовню, поставили по свече и наскоро помолились. Тут же, рядом завернули в кабак. В кабаке нестерпимый жар, вонь, разило чесноком, кислым хлебом и горелым луком. Для храбрости – выпили. Иван Кольцо поучал товарищей:
– Будет царь о чем спрашивать, ворчи чего-нибудь про себя, мычи, но голосу не подавай. Брякните словцо некстати – государю обида, а мне – кнут.
Кабатчик провожал казаков, коих он принял за купцов, до возка и низко кланялся.
Ямщик разобрал вожжи.
– Э-э, залетные!
С простоты да по незнанью, всем обозом подкатили прямо к высокому резному крыльцу царевых хором, что считалось нарушением чести государева двора.
Иван Кольцо распорядился:
– Кашляй! Сморкайся!
С треском высморкались, обили смушковые, татарской валки, валенки и полезли на крыльцо.
В дверях показался голова стрелецкий и крикнул:
– Шапки!
Переглянулись и неторопливо стащили шапки.
– Куда?
– К царю.
– Отколь вы и кто?
– Сибирской земли послы.
В полутемных сенях топтался караул стрелецкий, человек с двенадцать, все вороной масти и в ладных малинового сукна кафтанах.
Из щели узкой двери высунулась лисья морда думного дьяка.
– Кто гамит?
– Казаки.
– Господи Исусе! Кого вам?
Наученный головой стрелецким, Иван Кольцо ответил уже по чину:
– До великого государя и царя Ивана Васильевича с добрыми вестями волские и донские казаки.
Дьяк еще раз оглядел их и скрылся, а голова попросил казаков снять оружие. Отдали пистолеты, чаканы, но шашки не снял [157/158] ни один. Заспорили. Егорка Поморец, колотя себя кулаком в грудь, так, что грудь гудела, стал кричать о сибирской славе. На шум из внутренних покоев вышел боярин и, снова обо всем казаков расспросив, успокоил и втолковал, что с оружием к царю никто не допускается, велел оставить шашки и провел в переднюю.
Государева Москва жила в горе. Последние проигранные войны вконец разорили казну, пошатнулась торговля, – большинство лавок в Китай-городе были заколочены досками, разорившиеся купцы сидели по тюрьмам или ударились в бега. Пожарами подняло Яузскую и Замоскворецкую слободки, одичавшие собаки бродили по пожарищам, выискивая и пожирая горелую падаль и человечину. Народ, спасаясь от голодной смерти, расползался и разбегался из Москвы на все стороны. Казаки с сибирскими вестями приехали кстати.
За обедом повеселевший царь подробно о делах сибирских выспрашивал да подливал гостям в кубки, а себе в чашу душистую романею.
– Были мы, государь, во всяких твоих службах и службишках – и в пешей, и в конной, и в лыжной, и в стружной, и в пушкарях при взятии Казани, и у строения городов, и у сбора ясака, и в толмачах, и в вожах, и у проведывания новых землиц, и у подведения неверных под твою, царь, руку...
– Ведомо мне по всей истине, как вы, злоумысля и преступя многое крестное целование, купцов на Волге грабили, послов наших побивали, городки и острожки и черные слободки жгли, казну нашу всяко разоряли и множество православных христиан до сущих младенцев саблями секли и иные непотребства творили.
– Мы, государь, свою славу худую омыли кровью и службой своею. За нашу службишку и кровь, и радение, и за нынешний поезд пожалуй нас, государь...
– Бог с вами, прощаю! Все вины ваши покрываю своею милостью. Как, по велению божию, царство Сибирское вы забрали, пошлю к вам воевод с войском, попов, иконы, книги и колокола и все церковное строение. Вы верою укрепитесь. Наша Христова, православная вера – всем верам вера. Служите мне содружно и будьте готовы ударить против недругов, непослушников и изменщиков, кои зломыслием своим оплели меня, как паутиною... Говорят: которая земля перестраивает обычаи свои, та земля недолго стоит.
– Постоим за царя и за веру крепко, будем биться до смерти с недругами твоими, непослушниками и изменщиками!
– За храбрость вашу спасибо. Суд божий есть, и честь царева суд любит. Вы б, атаманы и казаки, помня свое обещание за царя и веру стоять и прежнюю свою службу и страдание, и крови казачьей в Сибири разлитие, – то с моими воеводами жили бы дружно и заодно укреплялись бы против ордынцев, сколько [158/159] всещедрый бог помощи подаст. На мою рать особенно не надейтесь, – нету у меня рати, всю растеряли глупые воеводы.