История венгерской культуры — это история самоубийства. Лишение себя жизни — неотъемлемый элемент, а точнее, следствие венгерской ностальгии. Невозможно вынести тоску по неизвестно чему — она превращается в бездонную депрессию, ведущую к самоубийству. Свел счеты с жизнью, перед этим сойдя с ума, граф Иштван Сечени, антихрист XIX века, тот самый, о котором повествует фильм Беремени. Создатель Венгерской академии наук, идейный отец первого моста, соединившего Пешт и Буду, противник революционной линии Кошута, сторонник соглашения с Веной, автор фундаментального труда по экономике «Кредит» — ему было шестьдесят девять лет, когда он сгинул от собственной руки. В восемьдесят девять лет пустил себе пулю в лоб Шандор Марай, один из крупнейших венгерских писателей XX века, автор потрясающих «Дневников» и гораздо менее потрясающих мещанских повестей — не хотел возвращаться из американской эмиграции, пока в Венгрии стоят советские войска. В 1937 году на Балатоне бросился под поезд Йожеф Аттила, выдающийся поэт того времени. Несколько десятилетий спустя в том же самом месте его жест повторил актер Золтан Натанович, главный герой-любовник послевоенного венгерского кино, который прославился благодаря ностальгическому фильму «Синдбад».
Самоубийством закончили жизнь знаменитые политики Ласло Телеки и Пал Телеки. Первый сделал это в 1861 году, не выдержав бремени ответственности за свое решение порвать отношения с австрийским двором. Последний — в 1941 году, будучи премьер-министром, в знак протеста против пронемецкой политики Хорти.
Счеты с жизнью сводят здесь даже идолы поп-культуры, звезды эстрады — как, например, певец Пал Сечи, прославившийся шлягером о парикмахере Гедеоне, любимце женщин; или рокер, выступавший под псевдонимом Джимми Замбо, исполнитель страстно-слащавых рок-композиций. Наложила на себя руки Чилла Мольнар, Мисс Венгрия 1985 года; ее фан-клубы до сих пор существуют в Интернете.
Латинович и Сечи покончили с собой в семидесятых годах. Они были болезненно чувствительны и склонны к депрессии и наверняка имели свои причины, но, нельзя не заметить, сделали это в апогее кадаризма, на вершине благополучия гуляшного коммунизма. Умели сойти со сцены в самый лучший момент.
Кадаризм убивал потихоньку, как чад. Не было массовых преследований, да и некого было преследовать — после 1956 года у венгров пропала охота к антикоммунистическим демонстрациям. Кадаризм основывался на неписаном общественном договоре, согласно которому товарищ Кадар давал спокойно жить, а граждане и гражданки Ковач не совали носа в государственные дела, а только в поте лица работали на две ставки. Эта работа на две ставки кроме процентов в виде инфаркта приносила плоды — машину или дачный участок.
Венгры страдают хроническим чувством собственной исключительности. Не принадлежа ни к славянам, ни к Балканам, ни к германской культуре, они не могут отнести себя ни к одной общности, кроме венгров, живущих в соседних краях. Ближайшие родственники, финны и эстонцы, слишком далеко. Да и принадлежат они к другой культуре — культуре холодного Севера, полярных зим, высокого экономического благосостояния. Последняя встреча с ними состоялась несколько тысяч лет назад, сегодня уже не найти общих тем для разговора. Уже другой язык, другие боги; общими остались только склонности к алкоголю и самоубийству. Есть венгерский анекдот о том, как несколько тысяч лет назад, когда финно-угорские номады шли на Запад, они увидели путевой столб: «Умные — на юг, дураки — на север». Тогда венгры повернули на юг, а финны — на север.
Затонувшие в Карпатском бассейне, единственные и неповторимые в своей инаковости, с другим языком, другим происхождением, они обречены быть Другими. Человек обреченный, однако, не может быть счастливым. Он постоянно чувствует себя в опасности, кругом видит преследователей. Венгры горды своей непохожестью, но в этой гордости и их несчастье. Поэтому быть венгром — проклятие.