В Комароме господствует хаос. Вроде бы все дома, как по линейке, выстроились вдоль главной улицы, но старые классические одноэтажки перетасованы с новыми выкрашенными в яркие цвета домами со сложносочиненными фасадами в стиле замка злого волшебника Гаргамеля, а между ними поблескивают железные кровли традиционных бараков семидесятых и восьмидесятых годов. Запад Венгрии — что меня когда-то поразило, а теперь кажется вполне естественным — куда более хаотичен, чем восток. Дорога от Сомбатхея до Залаэгерсега выглядит так, как выглядит Польша, то есть никак. Оба города являются региональными центрами Западной Венгрии: Сомбатхей — столица комитата Ваш, Залаэгерсег — комитата Зала. И вид у обоих такой, словно их могло бы и не быть. Венгрия не могла бы обойтись без городов и деревень Альфёльда, но спокойно обошлась бы без Сомбатхея и Залаэгерсега. Ни малы, ни велики — от шестидесяти до восьмидесяти тысяч жителей; не слишком красивы, но и не так уж безобразны; в Сомбатхее и Залаэгерсеге нет ничего, за что их можно было бы полюбить. Просто хаос и эклектическое смешение эпох здесь проявляются сильнее, чем в остальных городах. Сомбатхей хотел бы похвастаться своей историей и достижениями и, верно, сделал бы это с размахом, стараясь при этом не показаться смешным. Поэтому огромная расписанная стена, представляющая историю Сомбатхея в картинках начиная с древнеримской эпохи, когда город назывался Савария и был столицей римской провинции, скрыта от посторонних глаз во дворе дома на улице Кёсеги, рядом с площадью Мучеников. Фрески впечатляют, но невозможно увидеть их целиком, во всей их фантастической безвкусице, потому что смотреть можно только с близкого расстояния. Нельзя отойти назад так, чтобы охватить взглядом всю стену: сразу за спиной — стена, справа — дерево, а у стоп римских легионеров припаркованы машины. Сомбатхей хотел бы гордиться собой, но, кажется, понимает, что гордиться ему нечем. Самое красивое, что здесь есть, — это название улицы Кёсеги: так же называется ладный городок неподалеку с двенадцатитысячным населением, воплощение спокойной провинциальной меланхолии в барочных декорациях.
В Шопроне вблизи австрийской границы, где названия улиц уже двуязычны и Templom utca называется Kirchgasse, a Fő tèr — Hauptplatz, царит архитектурная гармония. В центре — прекрасный барочный старый город, который можно обойти за пятнадцать минут. Австрийцы приезжают сюда поесть и попить, починить свои челюсти у дантиста и подправить наружность в косметических кабинетах и салонах красоты. И если Мишкольц — это город ломбардов, то наиболее западный из венгерских городов Шопрон является городом дантистов и косметичек. Даже официантки в чайной на площади Сечени произносят сумму, которую требуется заплатить, по-немецки: иностранец в Шопроне должен быть немецкоязычным.
На площади Фё находится винный погреб «Gyógygödör» — «Целебная пещера», где местные пьяницы лечат свою неизлечимую провинциальную тоску шопронским кекфран-кошем. Молодежь шумит в «Цезар пинце» на Оршойя тер. За бокал вина там заплатишь сто пятьдесят форинтов — столько же, сколько за пиво в магазине. В «Цезаре» сидят молодые, в «Gyógygödör» — старые. Может, после достижения полной алкогольной зрелости, когда поймут, что больны венгерской меланхолией, завсегдатаи «Цезаря» переберутся в «Целебную пещеру».
В Западной Венгрии даже турул теряет свою удаль; становится поскромней, поменьше, несмело мостится где-то сбоку или прячется. Он уже не простирает так широко своих крыльев, не держит меч в когтях. Турул в Дьёре стоит на постаменте позади железнодорожного вокзала; этот вокзал заслоняет турула совершенно. Шопронские турулы маленькие, их трудно заметить на крупном барельефе, украшающем огромные ворота на выходе из старого города. Они сидят там по бокам от надписи «Народ — Шопрону». Одного из них старательно обгадили голуби. Турул, обделанный голубями, — вот она, настоящая венгерская трагедия.
Балатон прекраснее всего в ноябре, когда его почти не видно. Он сливается с небом в сплошное серое молоко, исчезает в тумане, он более вымышленный, чем настоящий. Дорога номер семьдесят один, тянущаяся вдоль северного берега Балатона, совсем пустеет, гастхаусы и халас-чарды закрыты до самой весны, австрийские и немецкие туристы возвращаются на родину. На дорогах чаще встретишь трактор, чем «ауди», и только немецкие вывески на домах погружают в странное состояние когнитивного диссонанса. В Кестхее на юго-западном побережье стоят одинокие пагоды McDonalds’ов и новенькие «старые трактиры» со свежей, ровнехонькой соломенной крышей, в которую вонзился погасший неон «Кока-колы». Кестхей напоминает строительную ярмарку на варшавской Бартыцкой улице, где выставлены образцы домов быстрой сборки и дачные беседки. Он выглядит так, будто с минуты на минуту придут рабочие и в мгновение ока ловко демонтируют целый город.