Я на себе испытал, что такое Альфёльд, перемещаясь на машине от деревни до деревни, от городка к городку, взглядывая лишь иногда на указатели с названиями этих потерянных, существующих где-то вне времени мест; высматривая на горизонте колокольни церквей, этих альфёльдских дорожных знаков, не глядя на карту и не разыскивая специально дороги. Теряясь и находя себя на том же самом месте. Весной Альфёльд ослепительно желт. Это от небольших рапсовых полей, которые переходят одно в другое, и кажется, будто вся Великая низина желтая, как Сахара. Альфёльд — это пустыня, а его города — фата-моргана. Въезжая в них, ты не можешь быть до конца уверен, что они существуют на самом деле.
Хортобадь — это оптический обман. На всей Великой низине Хортобадь наименее реальна. Иногда мне кажется, что знаменитый мост с девятью арками был там возведен не в 1800 году, а каких-нибудь пару лет назад, чтобы подманивать туристов; что прославленную «Хортобадь-чарду», которая стоит там вот уже триста лет, в конце каждого сезона разбирают, выпускают из нее воздух, сворачивают в рулон и прячут до следующего лета, когда вновь приедут жаждущие приключений немецкие пенсионеры, чтобы позволить туземцам возить себя бричками по степям и, отмахиваясь от назойливых мух, дивиться жирным мангалицам и истомившимся от жары серым коровам.
Хортобадь — это этнографический музей, созданный для заграничных туристов. Тут чикоши, щелкая кнутами, объезжают коней и выкидывают разные антраша. Но настоящий скансен для венгерской души — Опустасер. Попасть туда нетрудно, нужно только между Кечкеметом и Сегедом съехать с автострады М5 перед Киштелеком и проехать каких-нибудь десять километров до того места, где начинается заповедник Пустасери, примыкающий к Тисе, петляющей по Альфёльду.
В Опустасер приезжают главным образом венгры. По этой причине «Сери чарда» в Опустасере на голову превосходит чарду в Хортобади и количеством посетителей, и величиной порций, гигантских даже по венгерским меркам. Аккомпанируют трапезе не цыгане, а мадьяры, которые играют на цитрах, потчуя монотонной мелодией и жалобным напевом слух клиентов, жаждущих квинтэссенции всего венгерского. Сюда, однако, приезжают не на пёркёлт с потрохами под звуки цитры — сюда приезжают, чтобы утешить свою душу в Национальном мемориально-историческом парке — народном Диснейленде. Приезжают, чтоб освежить память давно минувшего прошлого, когда венгры еще были не венграми, а племенами номадов, что из азиатских степей, перейдя Карпаты, добрались как раз до окрестностей Опустасера. Плоский ландшафт должен был показаться им знакомым, близким их диким сердцам; они поняли, что снова дома, благодаря чему и свершилось «Хонфоглалаш» — Обретение Родины.
В этой формуле содержится явный парадокс, ведь родина — это такое место, где человек родился, а не такое, которое нужно завоевывать. Воины Арпада, которые прибыли сюда, как солдаты Кортеса и Писарро, были конкистадорами, покоряющими новый мир со всеми его вожделенными сокровищами. Тысячелетний юбилей венгерской истории, благодаря которому Будапешт сегодня красив и грустен одновременно, был не годовщиной крещения, как в Польше, но годовщиной вступления четырехсот тысяч венгров на землю, где они живут до сих пор, и ясно, что им ее уже никогда не покинуть, не обрести никакой другой отчизны. Крещение — событие второстепенное, вроде как каприз святого Иштвана, который короновался в 1000 году, а потом укреплял венгерское могущество и собственную святость в основном с помощью насилия, как часто случалось с заслуженными христианскими вождями.
В «Фести кёркеп»[126], огромном шатре, расписанном Арпадом Фести[127], можно увидеть, как все это происходило. Фести работал над панорамой в течение двух лет и в 1894 году, за два года до празднования венгерского миллениума, показал ее в Будапеште. Эта панорама имеет пятнадцать метров в высоту и сто двадцать в длину.
В центре картины вождь Арпад, тезка живописца, стоит на холме в окружении своих полководцев. Говорят, Фести в образе великого вождя венгров изобразил самого себя. Это известнейший фрагмент панорамы, многократно воспроизведенный в рекламных брошюрах, путеводителях, учебниках; сцена возвышенная и патетическая: Арпад на белом коне, в пышных доспехах — наряд его сотворен, видимо, диктатором тогдашней моды, Армани или Лагерфельдом раннего Средневековья; рядом с ним его воеводы, которые выглядят настоящими средневековыми celebrities. Этакие средневековые метросексуалы. Благородные красавцы устремили задумчивые взоры куда-то вдаль, вольготно рассевшись на огромных конях, хотя, казалось бы, лошади у азиатских захватчиков должны быть несколько поменьше. Белый конь Арпада игриво поднимает правое копыто, кокетничает. В этой части картины не видно другого белого коня, которого в нескольких метрах отсюда ведут на заклание, чтобы принести в жертву. Не видно и шамана, совершающего свои языческие камлания, не видно покоренных и плененных славян, ожидающих своего печального конца, не видно доблестных мадьяр, выволакивающих из шалашей нагих женщин, чтобы насиловать их и превращать в своих невольниц.
127
Арпад Фести (1856–1914) — художник, к празднованию тысячелетия основания венгерского государства создавший (вместе с двумя соавторами) монументальное полотно «Прибытие мадьяр» («Обретение Родины»), которое находится в Национальном мемориально-историческом парке в Опустасере.