Банщик в своем белом докторском одеянии не спеша вставляет ключ в замочную скважину шкафчика, поворачивает и проверяет, пусто ли внутри. Объективно оценить, есть ли там какая-то одежда или нет ничего, невозможно — только банщик способен сделать верное заключение, и его приговор неоспорим. Потому-то постоянные клиенты и вручают своему банщику стофоринтовые монеты в благодарность за то, что он так ловко открыл и закрыл их шкафчик. Взамен банщик внимательно выслушает их сетования: на политику, футбол и дороговизну.
Банщики снисходительно относятся к своим клиентам, свысока поглядывая на заграничных туристов, которые вычитали в путеводителе нечто об исключительных достоинствах термальных купален и теперь беспомощно топчутся у кабинок, не в силах понять, почему, если их кабинка обозначена цифрой двадцать пять, им выдали номерок с цифрой шестьсот пятнадцать: первую цифру они должны запомнить, а номерок — не потерять, потому что цифру с номерка банщик записывает мелком на маленькой табличке на внутренней дверце шкафчика. Банщик иногда им это объясняет, но как можно объяснить что-то идиотам, которые даже не знают венгерского?
Кельнер и банщик — две профессии, являющиеся каким-то странным пережитком австро-венгерской монархии, могущество которой опиралось на армию чиновников. Сегодня, в эпоху технократии, чиновник — даже если он коррумпирован в кайзеровском стиле — уже не имеет былой власти. Власть осталась только у официантов и банщиков, хотя последние и лишены возможности надуть клиента, каковой так часто пользуются первые. Банщик получает оклад и сверх того — «от щедрот» завсегдатаев; кельнер может и умеет напутать в счете, вдобавок ему полагаются чаевые.
Клетчатые скатерти, вроде тех, что в «Ланцхид» и «Кадар», есть и в «Карчи вендеглё»[8], маленьком дешевом ресторанчике на улице Йоткаи, между Западным вокзалом и Октогоном, где я обедал раз или два в неделю всегда, когда бывал в Венгрии. Цены здесь не выше тех, что в столовках с самообслуживанием, а кухня лучше, как, впрочем, и само обслуживание — как раз потому, что оно не «сáмо». Тут не просиживают часами, сюда приходят наскоро пообедать, выбрав в меню «блюдо дня»; профессиональный темп обслуживания создает, однако, несколько напряженную атмосферу, она вынуждает есть быстро, чтобы освободить место следующим посетителям. Клиенты здесь всегда одни и те же, так что диалоги с ними по большей части сводятся к приветствиям, прощаниям и пожеланиям здоровья.
Я съел немало обедов у Карчи, заслужив тем самым статус постоянного клиента, которого принято расспрашивать, как дела и почему давненько не появлялся. Пришлось привыкнуть к невозможности вволю поразмышлять над выбором блюд, потому что у официанток, бегающих от столика к столику, не хватает времени, чтобы с пониманием отнестись к моим раздумьям. Мне нравилось убожество грязно-зеленых стен, полумрак — особенно в осенние сырые дни, прожженные кое-где пеплом от сигарет скатерти. Ресторанчик Карчи жил с полудня до двух-трех пополудни, потом понемногу пустел, а к вечеру становился и вовсе безлюдным. Но в обеденные часы все его столики бывали заняты и тушеное мясо с паприкой — пёркёлты — демократично поедали сидящие рядом рабочие в заляпанных краской комбинезонах, чиновники с портфелями и грузные мужики в перстнях с печаткой и массивных томпаковых цепях.
Бизнес Карчи, по-видимому, набирал обороты, так что хозяин решил отремонтировать свое заведение. Исчезла зеленая обшивка, столики как из школьной столовки; окрашенный в пастельные тона ресторанчик стал светлее и теперь походил на какую-то средиземноморскую таверну, хотя меню здесь ничуть не изменилось. Раз или два еще я там обедал, но в конце концов перестал навещать Карчи.
Признаюсь — люблю в венгерских забегаловках неизменность, вот хотя бы то, что уродливые обшивки могут продержаться там десятилетиями. Вероятно, потому, что не нахожу этого постоянства в Варшаве, где без конца все меняется, и, отправляясь в какое-либо место, я никогда не уверен, существует ли оно еще. Мне хотелось бы, чтобы в этих старых vendéglő все всегда было как прежде. Поэтому я и почувствовал тревогу и разочарование, когда предпринял неудачное паломничество в «Пожоньи кишвендеглё» на углу проспекта Пожоньи (то есть Братиславского)[9] и улицы Миклоша Радноти в XIII квартале. Бумажка с информацией, что харчевня закрыта в связи с ремонтом и обновлением декора, привела меня в совершенную панику. Неужели исчезнут паскудные рисунки на стенах, а вместо деревянных лавок появятся неудобные стулья, неужели «Пожоньи кишвендеглё» превратится в ресторан с модным дизайном, будет ли тогда фасолевый суп a la Jokai столь же густым и сытным или прежнего фасолевого супа никогда уже не будет?
9
Братиславу венгры называют Пожонь — в Венгрии по большей части сохранились венгерские названия ранее принадлежавших ей и по Трианонскому мирному договору (1920 г.) отошедших к другим странам городов.