Засыпая ребенком в темноте, Лиза считала себя в безопасности только тогда, когда удавалось тщательно подоткнуть под себя одеяло. Точно так же она могла спокойно жить, лишь зная о том, что отец рядом, он всегда защитит и придет на помощь. Лиза представлялось ужасным невезением, что отец и Никита так далеки друг от друга, и поначалу она решила быть меж ними бесстрастным арбитром и миротворцем. Перед отцом она мысленно защищала Никиту, а перед Никитой — отца. Но затем ее настигла мысль, что это не невезение, не случайность, которую легко исправить, а — судьба. Никита был дан ей этой судьбой во искушение, чтобы она впервые изменила отцу, разорвав между собою и им ниточку связи. В ней постепенно ослабевало то зрение, благодаря которому она видела хорошее только в отце, и в ней неотвратимо усиливалась слепота, затмевавшая все плохое в Никите.
…Все утро они пробродили по центру летней Москвы, купили на рынке плетеную корзиночку свежей клубники, вымыли ее в струе фонтана и съели прямо на лавочке, в тени зеленых и пыльных акаций, куда ветром доносило мелкие брызги воды, детские голоса, запахи шашлыков и армянской кухни из маленького ресторанчика неподалеку. Заглянув в музыкальный магазин, они стали рыться в старых нотах, и Никита с устрашающей таперской гримасой наигрывал на рояле (в детстве он учился музыке) жестокие романсы из репертуара дореволюционных звезд. Их приняли за хулиганов и в скором времени выпроводили. Они, обнявшись, двинулись по улицам и остановились возле музея Чехова, напротив которого стояла стилизованная тумба с афишами прошлого века, прочли все надписи и объявления. Никита показал на шпиль и островерхие зубцы высотного дома: «Я здесь живу. Зайдем?» Но Лиза вспомнила, что недавно открылась новая ветка метро, и они помчались ее осматривать, разыгрывая из себя иностранцев, знакомящихся с историей Московского метрополитена: Никита изумленно разевал рот, задирал кверху голову и ронял воображаемую шляпу. В вестибюле метро было жарко, но стоило спуститься по эскалатору вниз, и сразу повеяло прохладой от мрамора, всюду сохранялся запах только что законченной стройки, и было ощущение пустоты и незаполненности пространства. Они проехали по всем станциям — подземным и открытым, а затем вернулись к тумбе с афишами. «Устала. Зайдем к тебе», — сказала Лиза. В магазинах был обеденный перерыв, и работал только овощной. Они накупили яблок, капусты, огурцов, фруктовых соков в бутылках и со всем этим завалились к нему в пустую квартиру и устроили вегетарьянский буддийский пир. Лиза отламывала свежую булку и запивала апельсиновым соком, а Никита заваривал на спиртовке кофе.
Тренькнул телефон, накрытый диванной подушкой.
— Возьми трубку, — сказал Никита, но Лиза лишь беспомощно развела руками, показывая, что у нее набит рот.
Следя за спиртовкой, Никита прижал трубку плечом к уху.
— Алло!
Затем он долго слушал, что говорилось по телефону.
— Кофе! — вскричала Лиза, убирая с огня кофеварку с поднявшейся шапкой пены.
— Это был твой отец, — сказал Никита, положив трубку и снова накрыв ее подушкой.
— Зачем он сюда звонил?
— Зачем звонят в таких случаях! Чтобы спасти, уберечь, вырвать из злодейских рук!
— Почему же он не позвал меня к телефону?
— Вероятно, ему было легче говорить со мной…
— А что он сказал?
— Лучше не пересказывать.
— Это ужасно. Только что было так хорошо, и вдруг… — Лиза положила надломанную булку и поставила бутылку с соком, словно теперь все это утратило вкус и запах.
— Я замурую этот телефон в стену! Успокойся, — он хотел поправить ей прядку, но Лиза отдернула голову.
— Что он обо мне теперь думает! Его Лиза в чужой квартире!
— Хватит быть «его Лизой»!
— Разве я не должна любить отца! Я и так ловлю себя на том, что почти забыла о нем! Я три дня не была в больнице!
— Раз ты ловишь себя на том, что забыла, значит, ты еще не забыла.
— Как ты холодно это сказал!
— Мне жалко, что ты себя мучишь. Вот и сейчас: позвонил он, и ты уже сама не своя. Почему ты почти не вспоминаешь о матери? Неужели он тебе настолько ближе?
— Не вспоминаю о матери?! — Лиза вздрогнула.
— Ты мне ничего о ней не рассказывала… Ни разу.
— Просто я знаю все со слов отца, а он оберегает меня. Вообще он скрытный и не любит этой темы. Я только знаю, что они не ладили. По рассказам близких, мама была совсем другим человеком, но она рано умерла, и я ее почти не помню. Иногда пытаюсь произнести: «Мама… мама», а в груди словно сухая корка. Я ведь всю жизнь возле отца… Однажды весной соседские мальчишки пригласили меня на ту сторону водохранилища. Лед уже трескался, и мы перебирались по льдинам. У меня сердце падало от страха, когда льдины наклонялись и уходили под воду, но в то же время было удивительно хорошо от мысли, что я свободна, что надо мной нет никакой опеки, что я могу даже утонуть и никто меня не спасет. Но случайно я оглянулась и увидела отца. Он стоял за деревьями и готов был в любую минуту броситься меня спасать. Значит, случиться ничего не могло… Вот… и тебя замучила своими рассказами? Расскажи теперь ты что-нибудь, — Лиза отломила кусок булки и стала запивать ее соком. — К примеру, каким ты был в школе? В тебя влюблялись одноклассницы?