— Мамочка!.. Мамочка! — прошептала она снова, будто тем самым выкликивая, вызывая ее из прошлого. Но видение не приблизилось к ней, и Лиза вдруг осознала, что это — только видение. Может быть, это была вовсе и не мать, а что-то м а т е р и н с к о е, что было разлито в мире, — Лиза этого не знала. Она лишь с мучительной силой ощущала в себе любовь, ощущала как обретение, как высший дар, делавший ее счастливой.
— Мамочка!.. Мама!
Узнав о том, что Никита и Лиза намерены пожениться, Алена окончательно разочаровалась в жизни и от тоски решила всем делать добро. Первой она выбрала Фросю. Это не означало, что Фрося больше всех испытывает в ней нужду, но она казалась человеком, полностью пригодным для совершения благодеяния, и, что еще важнее, была способна оценить чужую щедрость и бескорыстие, восхититься, умилиться. Это и вдохновляло Алену, собиравшуюся делать добро шумно, при всеобщих аплодисментах. Пусть все видят, что она способна отдать ближнему последнюю рубаху!
В поисках последней рубахи Алена бросилась перебирать свой гардероб, но ее джинсы, сарафан и пончо, пожалуй, не подошли бы Фросе по размеру, и Алена благоразумно оставила их на вешалке. Перебрала все туфли, но ее тридцать девятый явно оказался бы Фросе велик. Кинулась к косметике и безделушкам, но Фрося, как назло, не пользовалась губной помадой, тушью для ресниц и не носила брошек. Получилось, что дарить-то ей нечего, а добро представлялось Алене лишь в виде интригующего, затейливого подарка, без которого скучно было идти к подруге. «Что бы такое изобрести?» — спрашивала она себя и тут случайно заметила коврик, еще со времен детства висевший у нее над кроватью. Коврик был довольно безвкусный, с оленями, но Фросе он почему-то всегда нравился, и Алена тотчас же сняла и скатала его в рулон.
Фрося встретила ее радостно — подруги давно не виделись. Она усадила Алену на широкий диван, стала расспрашивать о новостях, о жизни, и Алена все ждала случая показать Фросе, какая с ней произошла перемена. Она забеспокоилась, что Фрося, чего доброго, примет ее за ту прежнюю Алену, быть которой ей уже совершенно неинтересно, и Алена ощущала легкую досаду человека, надевшего новый костюм и вынужденного ходить, не снимая пальто. Но тут ее взгляд упал на изящный стеклянный флакон, стоявший у Фроси на подзеркальнике. Флакон был какой-то необычной формы, слегка вытянутый, с резко обозначенными гранями и причудливой пробкой.
— Откуда это у тебя? — спросила Алена с чувством невольной ревности к тому, кто делает Фросе такие интригующие и затейливые подарки.
— Это мне на память от одного человека, — сказала Фрося, как бы придавая этому подарку гораздо меньше значения, чем желала бы подруга.
— Чудесная вещица! Я такие где-то видела, — Алена пристально смотрела то на вещицу, то на Фросю, стараясь разгадать причину загадочного молчания.
— Может быть, в комиссионном магазине? — подсказала Фрося, явно направляя подругу по ложному следу.
— Нет, это вещь уникальная, — Алена впервые убедилась в способности Фроси что-то от нее скрывать.
— Тогда в музее, — произнесла Фрося с запинкой, и Алена укоризненно взглянула на нее.
Разгадка была близка.
— В музее Левы Борисоглебского? — спросила Алена, слегка передразнивая Фросю тем, что намеренно вкладывала в этот вопрос гораздо меньше значения, чем он заслуживал.
Фрося смутилась.
— Да, это подарил он.
— Поздравляю, — Алена с усилием брала тоном выше той неприязненной интонации, которая невольно подступала изнутри. — За что ж такие милости?
— Просто на память. Я часто брала у него книги. Мы встречались, разговаривали, пили чай…
— Мило, очень мило. Мне он ничего подобного не дарил, — сказала Алена с выражением превосходства над Фросей, побуждавшего ее глубже вникнуть в подтекст этой фразы.
— Ты у него… бывала? — через силу задала вопрос Фрося.
— Представь себе, неоднократно.
— Не может быть. Я не верю.
— О, доказательств настолько много, что их не стоит и приводить, — Алена неожиданно взяла флакон в руки. — Отдай мне его! Отдай, прошу тебя! — не выпуская флакон из рук, она протянула его Фросе, словно он отчасти принадлежал уже им обеим.