— Женечка! Мы тебе совсем не верим! Ты хорошая, умная девочка! Ты просто еще не успела среди нас освоиться! — сказала она.
Женя не верила, что Москва ее исцелит, как не верила в спасительную силу таблеток от головной боли. По наследству от отца ей досталась такая мигрень, что порою думалось, ничто не снимет со лба чудовищного обруча. Но вдруг обруч опадал, и она недоумевала: неужели помогла таблетка? Точно так же, воспрянув духом в Москве, Женя спрашивала себя: неужели ее исцелила столица?
Московская жизнь — Женя с завистью обнаружила это — была лучше ленинградской, ярче и интереснее. Раньше она взирала на нее недоверчивым, диким волчонком, и вот в ней словно прорвало плотину. Москвичи стали казаться ей необыкновенными, непохожими на других людьми, умеющими заразительно хохотать и азартно спорить, не стесняющимися обожать искусство, — людьми со сложными характерами, сложной личной жизнью, сложным отношением друг к другу.
Когда мать вторично выходила замуж, Женя готовилась ненавидеть Геннадия Викентьевича. Этот человек собирался занять место отца, присвоив его право на внимание матери, ее нежность и ласку, поэтому Женя ощущала к нему жгучую ревность. Выбор матери заранее вызывал у нее мрачные пророчества, и она как бы дала себе клятву быть тенью отца в этом доме, оракулом, вещающим его тайную волю.
Ей было тогда двенадцать, и она с фанатичным упорством считала, что если родители разошлись, им это было приятно, это доставляло им удовольствие, но зато детям от этого больно, и поэтому они не должны были расходиться. Именно такой шаг представлялся ей взрослым и опытным (сама она казалась себе давно повзрослевшей), а их ссоры — ребячеством и блажью. Женя панически боялась, что все рухнет, рассыплется в прах, если отец и мать перестанут жить вместе. Она ждала, что отчим явится как похититель, и, словно отчаявшаяся собачонка, которую загнали в угол, она сжалась в яростный комок, чтобы до конца обороняться.
Но отчим и не думал ничего похищать. Он не посягал на жалкие крохи семейного тепла и уюта, обороняемые Женей, а, наоборот, расстелил перед нею скатерть-самобранку. В Жене почти не оставалось решимости отвергать предложенные дары, и она все слабее упорствовала в безоговорочном культе отца. Хотя отец любил повторять, что он наполовину грек и его предки торговали на Босфоре, настоящим наследником жизнерадостной Эллады был Геннадий Викентьевич. Цветущий, розовощекий, с загаром, не сходившим всю зиму, с седой прядью в мальчишеских вихрах, он представлялся Жене воплощением интересного человека. Геннадий Викентьевич работал театральным художником, коллекционировал старинные лампы, столярничал у себя дома, собственноручно настелив наборный паркет, устроив причудливые антресоли и полочки для цветочных горшков. Он, как и мать, обожал заниматься собой. Жене оставалось только завидовать его разумному эгоизму, вовсе не отталкивающему, а — большая разница! — естественному и даже милому. Она органически не умела отказывать людям, часто взваливала на себя непосильные обязательства и сама же мучилась из-за этого. Отчим же оберегал себя от чужих просьб и поручений с такой милой естественностью, что никто не обижался, и у него со всеми были прекрасные отношения.
Даже с женой они прежде всего стремились не мешать друг другу. Геннадий Викентьевич был дважды женат в прошлом, и оба раза — неудачно. Чтобы в третий раз не повторить ошибку, он изобрел экспериментальную форму брака. Супруги решили, что сталкиваться по утрам в ванной, встречаться за обеденным столом и целыми днями мелькать друг у друга перед глазами глупо и неразумно. Однообразие подтачивает семейные узы словно древесный червь. Будет гораздо умнее и практичнее, если после свадьбы каждый останется жить у себя, имея собственный круг знакомых, не изменяя своим привычкам и не обременяя другого постоянным присутствием. Зато можно периодически наносить друг другу визиты, обмениваться новостями и проводить время наедине. Это полностью устраняет размолвки и ссоры и, что самое главное, сохраняет нетронутой свежесть любовных чувств.
Мать долго подыскивала форму, в которой объяснить все это Жене, и наконец сказала самым легкомысленным и веселым тоном:
— Замечаю, ты подозреваешь что-то неладное в моих отношениях с Геннадием Викентьевичем. Садись-ка ко мне поближе…
Мать положила руку так, чтобы было удобнее обнять Женю, когда она сядет рядом.
— Вот слушай… В древней Японии был такой обычай. Когда молодые люди вступали в брак, то жена оставалась жить у родителей, в семье, а муж лишь наносил ей визиты. Это называлось брак-цумадои. Правда, мудрая штука? Это Геннадий где-то прочел.