— Правда ли, что математика — мотор всего?
— А почему математика?
— Есть такая фраза…
— Если вам приятно, можете считать ее и мотором, и тормозом, и шестым колесом…
— В чем смысл жизни?
— У меня есть опасение, что найденный, раз и навсегда, смысл жизни был бы вреден для смысла и опасен для жизни. Я не против вопроса, нет. Но вопрос важнее ответа, как и любой, наверное, вечный вопрос. «Бессмертна ли душа?», «есть ли бог?» и так далее. Чего не ответь, вопрос сильнее ответа. Можно ответить так: смысл — жить так, чтобы иметь возможность его задавать… Далеко не любая жизнь подразумевает возможность задавания каких-то вопросов. Считайте, жизнь удалась, коли вопрос уже задан.
— А если проще?
— Смысл жизни — в самой жизни. Как у Ницше. Но жизнь жизни рознь. И критерий оценки жизни, какая она, может быть только внутри нее, как у того же Ницше. Так проще?
— А как у Ницше?
— У него было про волю к власти. Живем ради воли к власти. Но это не воля к чинам, богатствам, и т. п. Делез потом пояснил, к чему это воля. Это волю к отличию.
— От кого?
— От ближайшего своего подобия. Если угодно — максимально правомерное нарушение максимального числа правил. Если угодно, считайте это самой короткой формулой гения… Нарушение правил, более правомерное, чем они сами.
— Верите ли в идеал?
— Идеала нет, поэтому в него надо верить.
— А какой он?
— Любой образ, на который станет похожа жизнь. Научная истина — описание, которое стремится к подобию реальности. Идеал — описание, к подобию которому стремится реальность. Эмпирически, по жизни мы знаем, что на свете не было ни одного святого, но понятие святого в культуре есть. Человек, который говорит — «здравствуйте, я сверхчеловек?» — что он внушает? Лично мне — либо смех, либо страх. Но понятие сверхчеловека в культуре есть. Как линия горизонта, чтобы было, куда тебе топать… Но представьте себе человека, который ее «достиг»!
— У вас есть хобби?
— Черт его знает, где моя работа, а где мое хобби… Вот я чего-то пишу, когда меня никто не гонит это писать — это как? Или вам нужно такое хобби, которое нельзя выдать за работу? Может быть, шахматы — я люблю играть, но играю плохо, так что точно хобби… Нарды. Чтение книжек, чем дальше — тем меньше. Пребывание в одиночестве — хобби такое есть. Общение — тоже хобби. Но только такое общение, из которого выходишь немного другим. Другой — «структура поля твоего восприятия», как писали классики. Короче: не можешь меня изменить — на хрен ты мне? Можно ведь общаться, не просыпаясь. «Привет, как дела, нормально, а у тебя» и т. д. Алкоголизм, который я периодически побеждаю. Много раз, да. Но это скорее болезнь, чем хобби. Хотя что мешает нам иные болезни считать за хобби?
— Что для вас попса?
— Все, что обезболивает и усыпляет, оставляя тебя тем же самым. Я если тебя меняют, то не попса. Простой критерий. Я не против попсы, я всего лишь за сегрегацию. Телевидение, наверное, отвратительно, но никто не стал глупее от телевизора. У попсы есть функция — обезболивающая… Другое дело, что нельзя анальгетик и бутылку водяры проводить по ведомству культуры, искусства. Нельзя, чтобы Донцова, Пелевин, Астафьев — ротировались в одних рейтингах. Нужен апартеид. В музыке есть понятие классики, рока, джаза, чего-то еще, на одной площадке с шансоном оно не крутится, а в книжном деле все едва ли не вместе… Вот Устинова, вот Веллер, вот Достоевский — давайте выберем среди них писателя года. И что, читатели выбрали. 30 % Устинова, 3 % Веллер, 0,3 % Достоевский. Вот этого не надо, а так пусть все будет. Достоевский все-таки не Устинова по роду занятий.
— Зачем вы пишите?
— Считайте, что меня от этого таращит и плющит. Я, кажется, говорил, что писательство — не профессия. Здесь и сейчас — точно не профессия. Считайте это телесно-духовной практикой вроде йоги. Считайте это получением удовольствия вроде секса. Только не считайте это профессией, и не ошибетесь.
— Вы творческий человек?
— А разве хоть один не творческий человек может пройти мимо поста охраны в училище? Я думал, что всех не творческих там уже заворачивают…
Знакомая моей подруги вернулась из Греции. Много чего хорошего видела, поразили — бродячие псы. Они все поголовно толстые, ленивые, с ошейниками. Это именно бездомные собаки. В России с ними что делают? Обычно ничего, но если уж делают — сразу мочат. В Афинах их отлавливают, ставят прививки, вешают про это ошейник, и на всякий случай кастрируют. Делать им, кастратам, особо нечего. Жрут и греются на солнышке в Акрополе. Много их. Это смачно, прикольно и как-то грустно.