Но у власти в стране к этому времени находились уже другие люди. И новая правящая верхушка обнаружила неприятное для себя обстоятельст- во. Хотя инженеры и ученые добросовестно работали для процветания страны, а значит для укрепления режима, оказалось, что заставить на- уку руководствоваться одними политическими идеалами и довольствовать- ся только ролью "производительной силы" не так-то просто.
Внутри самой науки неизбежно возникают собственные движущие силы и собственные критерии. Важнейшим (в конечном счете, единственным) кри- терием оценки научной деятельности является и с т и н а. Та самая, которая, как мы уже говорили, для настоящего ученого подчас дороже ценностей жизни, ибо только в следовании истине вектор его усилий совпадает с явственно им ощущаемым вектором полета гуманной пули.
А времена изменились. То, что в эпоху ленинской идеократии, допус- кавшей компромиссы с реальностью, в том числе и с реальностью научных истин, вызывало у власти раздражение, становилось абсолютно нетерпи- мым при переходе к сверхтоталитарной сталинской системе. Новый "вождь" и "отец народов" испытывал патологический страх перед любым проявлением независимости. В конце 20-х, после удушения НЭПа, стес- ненная до предела экономическая независимость оставалась только у крестьянства, а куцая, лишь в рамках профессиональной деятельности, независимость мысли - у научно-технической интеллигенции. Крестьян- ство выморили голодом, поморозили в ссылках и поработили, загнав в колхозы. А над инженерами и учеными органы ОГПУ принялись ставить собственные эксперименты. Отрабатывались оптимальные способы покоре- ния.
В 1929 году ОГПУ сфабриковало дело Академии наук, а в 1930 году - еще более громкое дело "Промпартии". Десятки видных ученых и инжене- ров обвинили в контрреволюционном заговоре и вредительстве. При этом чисто технические специалисты, такие, как теплотехник Рамзин, при ус- ловии "сотрудничества со следствием" (т.е. при согласии оговорить се- бя и своих коллег), еще могли рассчитывать на помилование и будущее возвращение на волю. А такие выдающиеся ученые-экономисты, как Алек- сей Чаянов и Николай Кондратьев, были обречены.
Они продержались до самого конца НЭПа. Чаянов искренне верил в возможность свободной кооперации российского крестьянства и его про- цветания в нэповских условиях. Кондратьев явно не исключал нэповский СССР из мировой экономической системы, где действуют общие законы развития. Сталинское уничтожение НЭПа означало гибель и для них, и для всех независимо мыслящих экономистов. С этого времени разрыв с реальностью, а с ним и репрессии против интеллигенции, непрерывно на- растали.
Не менее важное значение имел другой эксперимент карательных орга- нов: в 1929 - 1930 годах группу заключенных авиаконструкторов во гла- ве с Н.Н.Поликарповым и Д.П.Григоровичем заставили во внутренней тюрьме ОГПУ проектировать новый истребитель. Полученный результат - прекрасный для своего времени самолет И-5 со скоростью полета около 300 км/час - убедил в эффективности "шарашек". Значит, интеллект мож- но было использовать в наиболее удобной для властей форме: лишив его всех прав и окружив решетками и конвоем.
К концу двадцатых - началу тридцатых в советской науке, да и во всей стране, остался один-единственный человек, который позволял себе открыто говорить то, что думает, и которому все прощалось: великий физиолог Иван Петрович Павлов. Принудительное внедрение в науку вуль- гаризованного марксизма вызвало его резкий протест. В своих письмах руководителям страны он обвинял их в "величайшем насилии над научной мыслью", заявлял, что "диалектический материализм при его теперешней постановке ни на волос не отличается от теологии и космогонии инкви- зиции".
Любому другому такие филиппики стоили бы головы. Павлова защищала всемирная слава. Да вольнодумствующий гений по-своему был и полезен режиму: его безнаказанность свидетельствовала перед всем миром о на- учных и гражданских свободах, якобы существующих в стране. Примеча- тельно и то, что роль диссидента досталась именно ученому-естествен- нику. Философу, экономисту, историку, не говоря уже о писателе, не простили бы и сотой доли. Сразу уничтожили бы. А Павлов даже мог по- зволить себе не принять главу правительства, председателя Совнаркома Молотова, пришедшего не в тот час, когда они условились встретиться.
Правда, не стоит, наверное, и впадать в крайность, представляя ве- ликого физиолога только яростным врагом системы, как это делают неко- торые современные авторы. В перестроечные годы появились публикации, показывающие, что при всей оппозиционности Иван Петрович Павлов, если не сжился, то по-своему сработался с советским строем. Так, весьма теплое отношение было у него к С.М.Кирову. Его он выделял из осталь- ной советской верхушки, доверял ему, принимал в любое время. Киров же, в свою очередь, всячески подчеркивал, что не вмешивается в твор- ческие дела ученых (Сб. "Репрессированная наука" под ред. М.Г.Ярошев- ского, вып. II, СПб, 1994).
А вот что писал Павлов в президиум Академии наук СССР в ответ на требование представить научный план возглавляемого им института: "Мы работаем без плана, увлекаемые, так сказать, током самого исследова- ния… И это не только не мешает делу, а вернее сказать, способствует тому, что новый материал накапливается неудержимо" ("Вопросы истории естествознания и техники", N4, 1989). Прекрасно сказано, однако такой метод работы возможен лишь при условии неограниченного государствен- ного финансирования и, что еще важнее в условиях дефицитной экономи- ки, привилегированного снабжения. Видно, что и то, и другое И.П.Пав- лов, в отличие от дореволюционных времен, уже воспринимал, как само собой разумеющееся.