Но некоторые историки не могут согласиться и с этой версией. Ан- гличанин Д.Ирвинг, автор книги "Вирусный флигель" о нацистских ядер- ных исследованиях, пишет:
"Неудачу Германии в деле создания атомной бомбы часто
объясняют слабостью ее промышленности в сравнении с амери-
канской. Но дело заключалось не в слабости немецкой промыш-
ленности. Она-то обеспечила физиков необходимым количеством
металлического урана. Дело в том, что немецкие ученые не
сумели правильно использовать его".
Можно сколько угодно спорить о том, хватило бы или не хватило у третьего рейха производственных возможностей для изготовления бомбы, потому что в реальности в Германии не было предпринято даже п о - п ы т к и придать атомным работам сколько-нибудь значительный раз- мах, сравнимый хотя бы с программой "Фау"!
Гейзенберг впоследствии говорил: "Весной 1942 года у нас не было морального права рекомендовать правительству отрядить на атомные ра- боты 120 тысяч человек". Опять все сводится к моральным принципам не- мецких физиков (только вывернутым наизнанку: слова Гейзенберга прямо противоречат утверждениям его коллег о сознательном саботаже).
Дело станет намного яснее, если сравнить условия, в которых проте- кали атомные исследования в Германии и в Америке. В США все работы были сосредоточены в руках одной мощной организации - "Проекта Ман- хэттен". Занятые в нем ученые, при всех неизбежных сложностях челове- ческих отношений, соперничества и т.д., составляли единый творческий коллектив. Многие из них впоследствии сожалели о том, что сотворили, но не подлежит сомнению: вплоть до разгрома Германии они считали це- лью своей работы противодействие фашистской ядерной угрозе, и это их воодушевляло.
Главный администратор "Проекта Манхэттен" генерал Гровс, сам представитель военно-бюрократической машины, понимал, как тяжело со- гласуются действия этой машины с научным творчеством, и наставлял своих подчиненных: "Мы здесь собрали самую большую в мире коллекцию битых горшков (т.е. - чокнутых, так генерал аттестовал ученых), по- старайтесь относиться к ним с пониманием!"
И при всем сознании своей ответственности, при всех неизбежных ограничениях секретности, занятые в "Проекте" физики не переставали чувствовать себя прежде всего свободными людьми. Известна история о том, как дурачился молодой Фейнман, разгадывая код цифровых замков на сейфах, запертых службой безопасности, и подкладывая туда записочки вроде "Угадай, кто здесь был". Пример, может быть, не самый значи- тельный, но говорящий о многом.
Совершенно иное впечатление производит атомный проект нацистской Германии. Единой организации не было. Существовали, по меньшей мере, две основные группы физиков, которые не просто конкурировали, но пря- мо враждовали между собой, ведя ожесточенную борьбу за необходимые для создания атомного реактора материалы. А постоянные реорганизации - любимое занятие бюрократических режимов - только усиливали хаос. (Генерал Гровс в своих мемуарах иронически замечает: "Казалось, во- просам организации немцы уделяли намного больше внимания, чем решению самой проблемы".)
Немецкие ученые жили в атмосфере страха и взаимного недоверия. Главным стремлением было уберечь себя от возможных провокаций, так как в каждом институте среди сотрудников находились тайные агенты и осведомители.
Даже в условиях военного времени, когда невероятно дорог каждый час, немецкие физики собирались на конференции и совещания специально для того, чтобы найти хоть какую-то возможность пользоваться новейши- ми фундаментальными теориями, в создании которых видная роль принад- лежала физикам-евреям. То есть, сделать так, чтобы с одной стороны, конечно, пользоваться, а с другой - как бы отвергать, поскольку тео- рии эти были официально объявлены "враждебными духу арийской науки" и еще, почему-то, "упадническими". Более бредовое занятие трудно себе вообразить.
Неудивительно, что в таких условиях немецкие ученые просто боялись требовать больших средств, не желая брать на себя ответственность. Доходило до того, что даже профессор Эзау, назначенный Герингом на пост главы всего атомного проекта с заданием хоть как-то скоординиро- вать разрозненные работы, осторожно отговаривал тех физиков, которые хотели привлечь к атомной бомбе внимание высших нацистских властей. И Эзау, и некоторые другие руководители научных коллективов больше все- го страшились именно перспективы получить конкретный приказ об изго- товлении бомбы в конкретные сроки. Ни о каком саботаже при этом у них, естественно, и мысли не было. Просто они очень хорошо знали, что их ожидает в случае неудачи.
Совершенно прав советский ученый В.С.Емельянов, когда говорит о провале немецкого атомного проекта: "Сама государственная система, созданная Гитлером, была помехой в решении таких задач, где требуется мобилизация всех сил страны - и материальных, и д у х о в н ы х".
И, объективности ради, говоря о немецкой науке в эпоху нацизма, следует упомянуть самое крупное, пожалуй, ее "достижение" в области, так сказать, немеханической: накануне войны в Германии впервые в мире были синтезированы отравляющие вещества нервно-паралитического дейст- вия на основе фосфороорганических соединений.
Ничего удивительного. Мощная химическая промышленность тоже доста- лась нацистам от прежней Германии. Талантливых химиков, готовых слу- жить режиму, оказалось еще больше, чем физиков. Вот они, со своими талантами, что могли в условиях рейха, то и сотворили. Благо, задача была куда проще атомной проблемы.
То есть, по справедливости, надо уточнить: первооткрыватель боевой фосфороорганики Шрадер трудился в концерне "И.Г. Фарбениндустри" над получением инсектицидов - средств для уничтожения насекомых-вредите- лей. Но как только в 1937 году он обнаружил, что одно из полученных им соединений обладает невероятной токсичностью для теплокровных и человека, об этом немедленно было доложено военному руководству. Пер- вое нервно-паралитическое ОВ получило условное название "табун". Впо- следствии в Германии был создан еще более эффективный (ныне весьма популярный) зарин.
В одном из публичных выступлений Гитлер похвалился, что имеет "газ, одного килограмма которого достаточно, чтобы отравить все насе- ление Москвы". Подразумевалось, что это страшное оружие не применяет- ся только по причине свойственной фюреру гуманности.
Правда, табун, - а Гитлер имел в виду именно его, - при обычных условиях не газ, а жидкость (как и зарин). И хотя при прямом введении в организм смертельная доза этого яда составляет несколько миллиграм- мов, то есть теоретически одного килограмма достаточно, чтобы убить 200 - 250 тысяч человек, для создания смертоносной концентрации на площади только центральной части Москвы понадобились бы десятки тонн табуна.
Но в общем, это был тот редкий (если не единственный) случай, ко- гда бахвальство Гитлера имело основания. В его распоряжении действи- тельно находилось отравляющее вещество невиданной силы. В реальных условиях, при воздействии через органы дыхания, смертельная доза па- ров табуна примерно в 4 раза меньше, чем у иприта, и в 8 раз меньше, чем у фосгена, - сильнейших ОВ Первой Мировой войны. А зарин эффек- тивнее еще в 4-5 раз.
Особое коварство новых ядов заключается в том, что они не имеют ни цвета, ни запаха, их поражающее действие является внезапным. Оказав- шийся в отравленной зоне человек незаметно для себя за несколько ми- нут, а то и за несколько вдохов, может получить смертельную дозу.
И за количеством дело бы не стало: до конца войны один только се- кретный завод в Дихерифурте изготовил около 12 тысяч тонн табуна. Им были наполнены сотни тысяч снарядов и авиабомб, которые хранились на складах. Осваивалось и производство зарина. Американский генерал хи- мической службы Дж. Ротшильд пишет, что массовое применение немцами табуна, например при высадке союзников в Нормандии в 1944 г., несом- ненно, отбросило бы союзные войска обратно за Ла-Манш.
И если этого не случилось, то отнюдь не вследствие нацистской гу- манности. Гитлеровцев удержало то единственное, что только и может удержать убийц: страх перед возмездием. Неотвратимым, немедленным и жестоким.