— Поневоле задумаешься, что там, внутри, — продолжала монахиня.
Нитц прямо чувствовал, как ее зрячий глаз буравил его собственный череп, желая вскрыть его и прочесть ответ среди трепещущих бугорков внутри.
— Мне знать неоткуда, — проговорил он тихо. — Отец никогда не снимал шлема.
— Никогда?
— По крайней мере, в моем присутствии. — Нитц со вздохом повел плечами. — И в присутствии моей матери. Если, конечно, можно ей верить.
— В самом деле?
— Ну, все говорят, что мать была честная женщина.
— Вот как. — Мэдди снова уставилась на громаду монумента. — Поди разберись, как они вообще полюбили друг друга. Всем вопросам вопрос.
— А они не любили. — Горло Нитца защекотал невольный смешок. — Господь требует от своих верных лишь плодиться, ибо для святой войны необходима свежая кровь. При чем тут любовь!
— А на севере принято, чтобы мужчина добыл зверья стоимостью не менее чем на двенадцать лап, и только потом он может сделать женщине предложение. — Мэдди хмыкнула. — Женщина обязана смастерить ему превосходное оружие, и только тогда начнется ухаживание. Само изделие или добыча, то есть мясо либо сталь. Правда, довольно-таки символично? Главное — проявить преданность и стремление. И не к Богу, а между женщиной и мужчиной, и наоборот.
Нитц облизнул губы.
— Вот поэтому, — сказал он, — вы все там такие дикари.
— Что до меня, я смастерила такое оружие, которое позволило мне выбрать любого мужчину в нашей деревне.
Эти слова сопроводил тоскливый вздох, видимо соответствовавший ходу ее мыслей. Нитц беспокойно переступил с ноги на ногу. Он не привык к таким проявлениям с ее стороны. Вот когда она посмеивалась, шагая по скрипучей гальке, заваленной мертвыми телами, — это были привычные и удобные звуки. Теперь в ее голосе пробивалась ностальгия, и это его беспокоило.
— Можешь взять его обратно, — сказал он. Сунул руку под камзол и принялся расстегивать замысловатые пряжки и лямки, удерживавшие секиру у него на спине. — Мы ушли достаточно далеко, теперь церковь отца Шайцена не услышит, как она упадет.
Сказав так, он отчаянно сморщился. Секира полетела на камни, издав ужасающий звон, отчетливо похожий на погребальный.
— Камни не слышат, — проворчала Мэдди, наклоняясь и могучей рукой подбирая секиру. — А если бы слышали, они уловили бы, как ты обгаживаешь собственные штаны. Потому что если ты еще раз проявишь неуважение к моему оружию, я кишки тебе выпущу.
— Ну, не обижайся, Вольфрайц.
— Вульф, — мрачно перебила Мэдди. — Мой топор зовется Вульф! Только вы, благочестивые недоноски, называете его Вольфрайц.
— Вульф, — повторил он. — Это оружие могучее и непреклонное, с легкостью способное вытерпеть несколько мгновений земных объятий. — И он жизнерадостно подмигнул северянке. — Ведь этот топор сработали самые искусные руки на всем Севере.
— Ну-у-у… — проворчала она. Ее зрячий глаз неустанно обозревал все кругом. — Мы ведь теперь далеко?
— Да, — кивнул он. — А что? — И тотчас съежился, потому что свободной рукой она подхватила свое облачение. — Ой, господи, только не делай это прямо у меня на глазах! Может, спрячешься хоть за кустик или еще куда?
— Чешется, — бесхитростно ответила Мэдди.
Он хотел возразить еще, но все заглушил треск рвущейся ткани. В мгновение ока Мэдди сдернула одеяния и скомкала его в кулаке. Нитц пытался отвернуться, но и того не смог, по обыкновению завороженный открывшимся зрелищем.
Грубая кожаная одежда, призванная облекать ее тело, давным-давно потерпела поражение, оставшись висеть тонкими, неслыханно упрямыми полосками. Видимые части обнаженного тела — а видно было немало — сплошь испещряли шрамы, свежие синяки и сине-черные татуировки, прихотливо змеившиеся по ее бокам и от плеч до самых запястий. Это было сущее торжество мышц, равно как и зримое свидетельство того, сколько крови, языческой и не только, ей довелось пролить.
На этом монументе физической мощи положительно терялись жалкие следы его, Нитца, рукоделия: повязки, наложенные здесь и там, и рваные шрамы в местах, где расползлись неудачно сделанные им швы. Выглядело все это не результатом лекарских усилий, а просто-таки надругательством над совершенством.
Впрочем, хорошенько задуматься на эту тему Нитцу не удалось. Глаза его заполонила чернота — это Мэдди швырнула ему свое одеяние.
— Штопать пора, — сказала она.
Он выпутался из широченных полотнищ как раз вовремя, чтобы увидеть, как она сдергивает головной убор монахини, вываливая на спину обильную гриву спутанных каштановых волос. Нитц поймал шапочку удачнее, чем облачение, и возблагодарил про себя неведомого святого, присматривавшего за портными: капор был крепкий, и она его не порвала. А то был уже случай, когда он его несколько месяцев потом восстанавливал.