И хотя мир Гумилева не лишен изящества, любви, милосердия, его взгляд на жизнь отличается суровой и веселой мужественностью. Да, именно так: взгляд Гумилева – мужественный, честный и радостный одновременно. Мужественный – в его спокойном, строгом и смиренном отношении к жизни. В понимании того, что земля дана человеку во искупление грехов, что это не рай, и действительность сурова. В восприятии земного существования человека как переходного этапа к жизни вечной, как бессмертного огня, пламя которого возжено искрой Божией и не может потухнуть. И потому он так спокоен и мужествен, когда говорит о собственной смерти.
За порогом смерти – новая жизнь. Гумилев верил в это свято. Верил и знал,
В этом прозрении и предугадывании нет трагизма. Есть радость – радость быть Божиим творением и участвовать в само́м великом процессе творчества, имя которому – Жизнь.
У зрелого Гумилева есть стихотворение «Рабочий», написанное в годы Первой мировой войны. После расстрела поэта его можно прочитать как некое пророчество.
И хотя такое ясновидение поражает, все же тема стихотворения иная. В нем нет отчаяния. Эмоционально оно очень сдержанно, здесь чувствуются даже какая-то напряженная обстоятельность и деловитость.
Нет, это не видение, не предсказание Кассандры. Это дума, только с особенной размеренностью мысли, ее здравостью и ясностью. В стихотворении отсутствует какой бы то ни было конфликт: и социальный, и метафизический. Выдержанное в скупой, реалистической манере, оно говорит о смирении перед Божественным Промыслом, о жизни как работе, заданной Творцом. У каждого – своя задача и свое поле деятельности: кто-то льет пули, кто-то – подставляет под них грудь. Кто-то слагает стихи. В этом – непостижимая красота и правда Творения.
Удивительно, как сквозь детскую маску Человека-Льва проступает у зрелого Гумилева лицо подлинного имени – Смирения.
Жизненный путь поэта оборвался на дантовской середине. Он шел в гору. Каждая новая книга стихов свидетельствовала о непрерывном духовном росте. «Он постоянно внушал всем окружающим, что поэзия – самое главное и самое почетное из всех человеческих дел, а звание поэта выше всех остальных человеческих званий»[2]. В этом смысле Гумилев был человеком своей эпохи – самой лирической во всю историю России.
Он любил звучные, «занятные» слова: конквистадор… акмеизм… Мадагаскар… В его поэзии, на первый взгляд, так мало русского, народного, а все написанное в «народном стиле» выглядит экзотической стилизацией, порой вызывавшей раздражение. Современник Блока и Есенина, он кажется едва ли не «переводным» поэтом, «изысканным жирафом», каким-то чудом забредшим в «страну березового ситца». Но вот что замечательно – в этом свойстве гумилевской поэзии как раз очень много от национального характера. Русский человек любознателен. Ему забавна ученость. Он охотно познает мир, тешится басурманскими затеями. По своей природе русский человек – романтик, мечтатель, путешественник, открыватель новых земель, завоеватель. Только русский человек покорил себе одну шестую часть суши, первым шагнул в космос.
Подвиг и Мечта – главные его черты.
Он – воин и поэт.
Гумилев воплотил в своей личности два этих коренных качества русского национального характера и с полным основанием имел право сказать: