— Не так уж это и трудно, — сказала малышка Мэрфи, надув губки.
— В таком случае, это должна быть ты, моя ирландская роза, — закричал Ришелье. — Иди сюда, прекрасное дитя, дай я поцелую тебя в щечку!
Одним движением он взметнул вверх юбки девушки и звонко чмокнул ее в розовые ягодицы. Малышка Мэрфи со смехом оттолкнула его, польщенная и вновь ублаготворенная. Присутствующие почтительно посмеялись шутке, и только Львица сердито затрясла своей рыжей гривой, зарычала и стала бить хвостом.
— Зачитывают приговор, — крикнул Гримм.
Одетый в черное юрист извергал из себя бесконечный приговор, написанный на допотопном французском языке, которого ни один человек в толпе не понимал. Дамьен, стоявший рядом с ним в белом покаянном балахоне, слушал, разинув рот и вытаращив глаза. Священник что-то шептал ему на ухо, протягивая распятие для поцелуя.
— Ну, это мне все известно, — недовольно буркнул Гримм, пряча блокнот в карман.
— Сколько это будет продолжаться?
— Когда они начнут?
Обедать было еще рано, и общество боялось демона скуки, скорого на то, чтобы испортить удовольствие. Ришелье, гораздый, как всегда, на выдумки, нашел выход.
— Мы устроим концерт, пока этот педант будет бубнить! Иди сюда, мой ирландский соловей, и спой песенку…
Сев за рояль, Ришелье начал аккомпанировать малышке Мэрфи. Девушка запела приятным голосом пастораль «Venez, bergère, il faut quitter le monde![21]». Пением наслаждались все, кроме Львицы, которая за отсутствием другой добычи яростно грызла веер.
Песня смолкла. Вместо аплодисментов с площади донесся нечеловеческий крик.
— Начали!
— Смотрите!
Четырем палачам стоило больших сил удерживать Дамьена, когда они жгли на огне его руку. Преступная правая ладонь, которая сжимала перочинный нож, поцарапавший короля, должна была понести наказание первой. Большими щипцами зажав его руку, палачи прижали ладонь к раскаленному горну, где она медленно обуглилась, распространив по всей площади запах горелого мяса. Дамьен кричал, конвульсивно сдирая с себя балахон в попытке освободиться, пока не оказался совсем голым.
— Господи, какой мужчина, — прошептала малышка Мэрфи. — Смотрите, какая талия, какие бедра, какой…
— Получше Бонифаса, — согласилась львица, забывшая свой гнев от возбуждающего зрелища.
И на площади женщины орали что-то про член умирающего, смеялись и орали.
— Но это же недостойно, — прошептал Альфонс, вытирая глаза. — Неужели человек от природы преисполнен зла….
— Нет никакой «природы», — пробормотал Гримм, который смотрел, не отрываясь, и усердно писал в блокноте. — Да, нет никакой «природы», господин де Рубан, есть только общество, преисполненное зла, и оно формирует этих людей по своему подобию, но просвещенное общество, общество будущего, когда-нибудь создаст новых, благородных людей…
— Вечно новые общества, вечно один и тот же человек…
— Нет, не в этот раз. Сейчас мы наконец у цели, последней…
Палачи оторвали ладонь Дамьена от углей в горне, чтобы проверить результат. Ладонь превратилась в черный птичий коготь. Дамьен глядел на нее с выражением детского удивления.
Но толпа бесновалась, требуя продолжения зрелища.
Точно по приказу палачи вновь прижали ладонь к раскаленным углям.
И несчастный опять закричал.
Альфонс был больше не в силах стоять у окна, чудовищное зрелище вызвало у него слезы. Он повернулся к Ришелье, который велел подать себе вина. Жестом он приказал налить и Альфонсу.
— Думаю, вам это необходимо.
— По правде сказать… Вы тоже находите это отвратительным, ваше сиятельство?
— Ах, не знаю. Кто видел одного спасителя, видел всех.
— Спасителя?
— Ну да, они ведь всегда грезят о какой-нибудь миссии, эти террористы. Дамьен, наверное, считает себя самим Иисусом. Черт знает, не мечтал ли он о мученичестве, как и его высокий образец. Да, я уже видел подобное, я так давно живу на свете… И когда я смотрел, как умирает этот знаменитый образец… Но вы припозднились, шевалье? Я заждался.
— Pazienza[22], — тяжело дыша, проговорил Казанова, только что проскользнувший в комнату. — Думал, успею выпить шоколада с печеньем в «Прокопе», но в такой давке… Уф! По-моему, люди сегодня с ума посходили, даже дамы, увы… Вот ваше письмо…
Ришелье вскрыл конверт и прочитал послание, гримасничая словно разнервничавшаяся обезьяна.
— Diantre[23]! Ну… Этого следовало ожидать.