– Конунг! Твой сын Кнут возвращается! – наперебой кричали они. – Дружина вернулась!
– Возвращается? – воскликнул Горм среди общего волнения. – Все целы?
– Не так чтобы все! Они сражались с Олавом!
– Я так и думал!
– Я г-говорил!
– Но Кнут хотя бы цел? Он вернулся?
Забыв о ведьме, Горм и Харальд, а за ними все прочие, ускорили шаг. Ингер так и вовсе побежала вперед, желая скорее увидеть старшего из братьев. На дороге уже виднелся стяг Горма, с которым ходили его сыновья, колышущийся над походным строем потрепанной дружины. Во главе виднелись несколько всадников… Это Кнут!
– Ой, Харальд, вон еще одна твоя ведьма! – вдруг закричала Ингер, резко остановившись. – Вон, возле Кнута. Видишь женщину в синем плаще? Плащ точно такой же!
Все, кто ее слышал, обернулись, отыскивая глазами первую ведьму. Стюр так и нес ее на плече за конунгом, потому что ему не приказывали ничего другого. Пойманная ведьма была здесь, а возле Кнута еще одна, точно такая же! И теперь уже было видно, что это пожилая женщина с морщинистым лицом, но плащ на ней был точно такой же. Даже Горм застыл, не доходя шагов двадцать до старшего сына и не зная, что сказать.
А пожилая ведьма вдруг схватила Кнута за рукав и закричала, показывая в сторону Стюра:
– О боги, да вот же она!
Следующих дней Гуннхильд почти не запомнила. Ненадолго приходя в себя, она видела лежанку в незнакомом доме, с резными столбами и занавеской. Гуннхильд бросало то в жар, то в холод, она то потела, то мерзла, несмотря на то что была укрыта двумя шкурами и рядом в очаге пылал огонь. Асфрид сидела возле нее, и поэтому Гуннхильд не слишком тревожилась об остальном. Бабушка то поила ее отварами трав – цветов бузины, ивовой коры, белой кувшинки, липовым цветом, – то вытирала ей лоб, помогала переменить мокрую сорочку, растирала грудь и спину медвежьим жиром, кормила кашей с ложечки, как маленькую, но Гуннхильд совсем не хотела есть и могла проглотить лишь чуть-чуть. Иногда бабушку сменяли Унн и Богута, иногда совсем незнакомые женщины. Особенно часто появлялась одна, пожилая, по имени Аса. Но Гуннхильд не понимала, сколько прошло времени; иной раз, очнувшись, она думала, что продолжается все тот же день – начало его терялось так далеко в прошлом, что она даже не помнила, какие события там сокрыты. А иногда ей казалось, что она лежит так уже много-много дней, возможно, даже успела состариться. Но было не до размышлений: каждый вдох причинял боль, мучительный кашель раздирал грудь, сон мешался с явью, и нередко ей казалось, что вокруг уже смыкаются черные стены обиталища Хель.
И тогда рядом возникал свет; сначала это было просто пятно, но потом оно принимало очертания женской фигуры, проступало лицо, и Гуннхильд видела саму себя в полусне-полубреду. Это она, Гуннхильд, только такая красивая, какой она никогда не видела себя в отражениях; женщина-двойник подходила, наклонялась, клала прохладную руку на лоб, и сразу становилось легче дышать. Очнувшись и вспоминая это видение, Гуннхильд думала, что к ней как будто является ее фюльгья, дух-хранитель, способный принимать облик животного или женщины. Становилось жутко: ведь обычно фюльгья показывается только перед смертью человека, но эта, похоже, хотела защитить Гуннхильд от жадных рук Хель.
То ли невидимая для других гостья помогла, то ли молодая сила крепкой девушки, но постепенно болезнь отступала. Гуннхильд уже не впадала в забытье, жар спал, и хотя кашель еще держался, она начала понимать, что происходит вокруг. Оказалось, что она лежит в девичьем покое Гормовой усадьбы, где поселили их с Асфрид. Когда внучка уже была способна воспринимать, бабушка стала тихонько рассказывать о событиях последних дней.
Само собой, Горм и его домочадцы весьма удивились, узнав, что две «ведьмы», так смутившие Харальда, оказались дочерью и матерью их врага Олава из Слиасторпа. Между Кнютлингами происходили бурные объяснения: Харальд упрекал брата в нерешительности, из-за которой тот не захватил Хейдабьор и не взял клятву верности с его хёвдингов. Горм скорее был недоволен тем, что Кнут вообще ввязался в эту глупую войну с Олавом, с которой легко мог не вернуться. Однако то, что он привез женщин Олава, сочли успехом: с пленницами в руках можно вести переговоры, имея на своей стороне перевес, даже если из Швеции Олав вернется с сильным войском.
Харальду тоже досталось. После случая с «молодеющей» ведьмой, которая оказалась двумя разными женщинами, над ним смеялись исподтишка, а кто-то даже сложил вису, которую Асфрид тайком передала внучке: