Вытянувшись бесконечной вереницей, окруженные конным конвоем, потянулись обратно тяжело нагруженные арбы, телеги, брички и тачанки...
Обоз скрипел в черной предрассветной мгле ночного поля, кричали возницы, перекликались конные, кто-то запел высоким тенором веселую незнакомую, видно, новую городскую песню, а далеко позади край неба горел заревом догорающего поезда.
А может быть это уже занималась заря.
XII
В сумраке густого леса пахло прошлогодними прелыми листьями, мхом и разогретым соком деревьев. В редкие просветы между плотной листвой падали, точно сквозь широкие окна, густые потоки расплавленного золота, и по блестящим листьям, по серым стволам, по темной земле медленно ползли большие прозрачные пятна солнца, еще больше оттеняя окружающий сумрак.
Лес гудел ровным многоголосым шумом говора, ржанья, блеянья, лая. Казалось, непрерывный гул шел из-под земли, за плотной стеной деревьев не видно было огромного вооруженного лагеря многих сотен восставших крестьян.
Неподвижный обоз вытянулся у самой дороги, едва прикрываясь зеленью крайних деревьев, орудия стояли в глубине леса на крохотной специально вырубленной поляне, люди заняли огромную часть густого леса, скрываясь в спасительной тени прохладной зелени.
На многочисленных кострах варили кашу, кипятили чай, обжигали сухую воблу-«тараньку». Вокруг лениво крутили привычную «козью ложку», зашивали дыры на пестрых рваных одеждах и в сотый раз чистили винтовки, револьверы, обрезы, бесконечно точили на крестьянских оселках и без того острые сабли, шашки, палаши.
От костров поднимался сизо-черный дымок, прогорклый запах его сливался с дерущей вонью махорки, с крепким духом сотен здоровых, потных тел и жирным ароматом пригоревшей гречневой крупы.
— Добре подзаложили, — благодушествовал кто-то.
— Ось це каша, так каша, — поддержал сосед, облизывая деревянную раскрашенную ложку.
— А сало — як тая сметана, накажи меня бог.
— У немца губа не дура — знает, что брать!
— И сколько они добра этого вывозят — сосчитать невозможно. Со всей Украины, со всех губерний — все на железную дорогу, и все к себе в Дейтшланд.
— А ты добре по-немецки балакаешь, видать, що два года в плину парился.
— Я его наскрозь знаю — «Дейтшланд», «хватерланд», «донер-ветер», «русиш швайн» — и все на свете!..
— А Остап лучше знает. Остап газету ихнюю очень просто читает.
— Ну, то — Остап!..
— Остап — голова-а!..
— Остап — особа статья.
У других костров шли те же речи. Говорили о войне, о революции, о Ленине, о земле, о немцах.
— Ось теперь побачимо, кому панувать — пану або мужику. Коли все, как один, поднимутся да на немца всей громадой сядут, то — сами себе панами будем, а не поднимемся — все пропадем...
— Ще не все... Которые губернии ще сплять, ще не прочухались...
— Коли б по всем селам наскрозь пройти та всем сказать: «Подымайтесь, як один, бейте немца чем ни попало!» — тоди б в одночасье ихнюю армию перебили, та и годи.
— Отто ж, люди ходют... Из села в село, от хаты к хате идут большевистски агитаторы — городские рабочие, матросы, наши мужики, которые с фронту — и все по-грамотному объясняют. Жизнь за это отдают — бо кто попался, тому пуля в лоб, прощай, белый свет.
— В Енакове троих сразу, как поймали, так на месте и застрелили.
— А в Барвенках семерых забрали, в город повели та по дорози всех и постреляли.
— И в Чемере двоих за агитацию, только с фронту пришли, сразу к немецкому коменданту, а там на майдане перед всем народом повесили.
— Коли б Остап не такий головастый, то и вин бы теперь воронье своим пузом кормил...
Лагерь наполнялся новостями, рассказами, спорами, слухами, песнями. Люди кричали, шумели, даже — случалось — дрались.
За одним из костров пьяно горланил односельчанин Петра и Остапа — Миколка Рябой, изливая потоки отборных ругательств.
Откуда-то выросла коренастая, плотная фигура Петра.
— Давай сюда!
— Чего тебе?
— Давай, говорю!
— Та що я, — кричал Миколка, ломаясь и форся, — що я на свои гроши выпить не могу?!. Мои гроши, що хочу, то роблю!.. Що ты мне за пан?!.
Петро положил руку на большую желтую кобуру, глаза его блеснули пугающим огнем. Пьяный сразу увял.
— Та на, на, на, бери!.. На!.. Ось тоби!..
Он вытащил из огромного кармана широких парусиновых шаровар зеленую квасную бутылку, заткнутую бумажной затычкой.