В селах всего уезда именем помещика Полянского пугали друг друга, его старались не вспоминать, и при крике: «Едут!..» — люди стремглав уносились в поля, прятались в хлебах, заползали в ложбины и яры, подолгу отсиживались в ближних рощах и речных камышах.
— Ось яка у нас жизнь! — заключал каждый раз после рассказа соседа старый, сутулый крестьянин с треугольным скуластым лицом и круглыми, как у птицы, светлыми глазами. — Ось яка жизнь!..
И так же, каждый раз одинаково, разводя руками, возражал ему другой ходок, медлительный и угрюмый:
— Яка ж это жизнь, это хуже смерти... — И в глазах его застывали тоска и недоумение.
— Не можно больше терпеть, не можно, — убедительно повторял основной рассказчик, желтоусый, обросший длинными рыже-серыми колючками крестьянин. — Не можно, хоть верьте, хоть не верьте!..
Долго шли молча между желтых несжатых полос.
И снова перед взором Остапа проплывали картины горящих деревень, ограбленных дворов, проходили ряды замученных, расстрелянных, повещенных крестьян, толпы мечущихся, осиротевших женщин и детей.
— Що же вы хотите, товарищи? — не поднимая головы, спрашивал он ходоков. — Зачем пришли?
— Подсобите, товарищи... К нам приходите... кончайте с панами...
— Що ж вы сами не подниметесь?
— Головы у нас нема.
— Нема того человека...
— Опять же — где взять оружие?
Смотрели в лицо Остапа просительно, выжидающе, будто в нем одном была их надежда и спасение.
— Добре, — сказал Остап, — повечеряйте, отдохните, ночью порешим все дела...
А ночью была забота о Ганне. Она то приходила в себя, то снова впадала в беспамятство. Напрасно Горпина прикладывала к горячей голове ее полотенце, смоченное в студеной ключевой воде, напрасно вливала в безвольный рот настой травы, известной Назару Суходоле еще от его предков запорожцев, напрасно гладил ее руки и нежно звал Остап, — она подолгу не откликалась или сквозь стоны выкрикивала бессвязные слова и странные звуки. Очнувшись, пугливо озиралась вокруг, горящими глазами всматривалась в лица, шептала что-то и снова впадала в забытье.
За семь верст гнали лошадей в ближайшее село, привезли знакомого фельдшера.
Фельдшер обжигал над огнем узкие ланцеты и говорил Остапу:
— Заражение крови у нее... плохо очень... Я расширю рану и прочищу... Иодом ее смажу... А там — все зависит от организма... Может и выживет...
Петро носился на рыжем своем жеребце по взбаламученному лагерю и передавал приказы Остапа.
Запрягали лошадей, выстраивали обоз, на выходе из леса вытянулась двумя длинными шеренгами пехота, четырехугольником темнела конница, в хвосте застыла батарея.
Остап молча стоял у черной брички, на которой лежала безучастная Ганна. Она больше не металась, не стонала и, казалось, спокойно уснула. Он наклонился над ней и долго, неотрывно всматривался в лицо ее, освещенное скупым мигающим светом железнодорожного фонаря.
Он смотрел на большой чистый лоб, на ровную линию носа, на чуть раскрытый маленький рот, на беспомощный белый подбородок, и чувство огромной, безмерной, невместимой нежности наполняло его грудь.
Он взял ее руку, горячую, безвольную, прижал ее к своим глазам, к груди, ко рту:
— Ганну... Ганнуся...
Кто-то взял его за плечо.
Он обернулся.
Петро, держа под уздцы лошадей, свою и его, тихо сказал:
— Пора. Садись.
На бричку сели Назар и Горпина. Тихо поехали вперед. Пристали к хвосту обоза.
Мимо них промчались Остап и Петро. И через минуту где-то уже далеко впереди раздалась команда Остапа:
— По коням!..
В предрассветной зеленой темноте, топая, скрипя и дребезжа, глухо двинулась колонна, плотно трамбуя широкую лесную дорогу.
Вышли из леса вдоль знакомого шляха.
Вороний Гай оставался все дальше и дальше, темнея зеленым квадратом знакомых и близких дубов, кленов и грабов.
XVI
Пройдя стороной станцию Британы и оставив в лесу обоз, партизанский отряд Остапа Оверко пересек линию железной дороги, переправился через узкую речонку Загоровку, недалеко от Плисок, и здесь остановился.
Но никто не мог точно указать, где теперь шайка Полянского. Еще вчера они были здесь, поблизости, а сегодня черные дымы взвивались уже на горизонте то здесь, то там, и, значит, искать бандитов надо было где-то по округе.