Подтолкнув коленями своего буланого, Веревкин, наконец, обогнал арбу, и перед его глазами опять показались крупы двух рядом идущих коней: ветфельдшерской кобылки и игреневого дончака. Ему стал слышен и разговор. Галя Озаренко спросила:
— Отчего же вы, Олэкса, избрали профессию торговца?
— «Работника прилавка», вы хотели сказать? — невозмутимо поправил Упеник. — А то ведь до революции торговцами называли собственников прилавка.
Галя улыбнулась:
— Ладно, будь по-вашему. Так отчего?
— Очень просто, — немного рисуясь, шутливо пожал Упеник плечами. — Мой папаша еще с детства учил меня: «Греби, сынок, не от себя, а к себе». Стать бухгалтером? Это, значит, другим выплачивать, да и… долго арифметике учиться. А тут червончики сами ко мне в кассу катятся. Чем плохо обогащать государство?
Опять рассмеялись.
— А что? — живо и несколько уязвленно спросил Олэкса. — Хиба при мне гуртам плохо? Жалуется народ на снабжение?
Его поспешили разубедить. Действительно, продуктами херсонцы вполне были обеспечены: Упеник умел доставать продукты там, где ничего не выдавали, а прокисшее совхозное молоко продать в таком месте, где не покупали и свежего.
Мерин Веревкина почти поровнялся с конями ветфельдшерицы и завснаба. Увлеченные разговором, они его не замечали. Теперь Упеник, заглянув Гале в глаза, спросил:
— А почему вы, Галечка, стали ветфельдшерицей?
— И меня отец научил, — в той же шутливой форме ответила девушка. — Я с детства очень любила кошек, щенят. Вечно у меня все руки были исцарапаны. Брат дразнил меня: «животный адвокат». Отец мой был поверенным по гражданским делам, и я на него всегда нападала: защищаешь людей, а они и сами могут за себя постоять, почему же никто не защищает животных?.. Ну и стала их лечить. Только мне после техникума надо два года поработать, а уж потом стану учиться на врача.
Она увидела Веревкина, и вся ее посадка стала какой-то надменной. Упеник поздоровался. Зоотехник угрюмо кивнул, перевел буланого на рысь, но дорогу ему загородило разбредшееся стадо. Веревкин пробился не сразу и слышал, как позади него, переменив разговор, Галя задорно воскликнула: «Нет, я!» Упеник весело и самоуверенно отозвался: «Чтобы женщина была первая? Это лишь в сплетнях. Хотите американское пари?»
Лавируя между коровами, Веревкин пробился через гурт и затрусил к головному: одиннадцать часов, пора объявлять привал: скотина нудилась и приостанавливалась.
От первого гурта навстречу Веревкину подъехал Гаркуша на гнедом сухоногом коне. Его словно и жара не брала: так же подобран, ватник застегнут на все пуговицы. Ткнув сложенной плетью в направлении хутора с тополевыми левадами, он сказал:
— Придется маленько свернуть. Разведка Омели Лобаня передала: речка там и выпаса добрые. Как?
— Что ж, отдавайте команду.
Позади вдруг послышался бешеный топот, и мимо них наметом пронеслись два конника. Впереди, потеряв берет, возбужденно блестя глазами, скакала Галя Озаренко. Ее упорно обходил на своем игреневом Олэкса Упеник. Он пригнулся к шее жеребца и, стиснув зубы, нахлестывал его нагайкой. Пыль так и рвалась из-под копыт их лошадей. Веревкин едва успел повернуть к ним мерина, как они уже пронеслись.
— Коней-то! — закричал он вслед. — Коней-то!..
Они его, конечно, не слышали.
Все уменьшаясь и уменьшаясь в размере, всадники вскоре стали похожи на степных птиц.
— Жируют, — сказал Гаркуша и усмехнулся. — Он, этот Олэкса, уж давно к фельдшерице прислоняется. Еще в совхозе, когда заведывал торгом, как только получит что-нибудь в магазин — сейчас ей. Туфли на каблучке дарил, да, говорят, не взяла. Сама, мол, работаю и при состоянии. Все орехами угощал, гулянки с вином устраивал, сколько денег убил! Откуда только они у него брались?
Веревкин сердито промолчал.
Старший гуртоправ неторопливо порысил к головному гурту.
Минут через пятнадцать гонщики захлопали бичами, стали заворачивать. Вся колонна повеселела. Замычала и скотина, почуявшая отдых и пастьбу.
VIII
Место для стоянки находилось километрах в трех от хутора, в низине, возле тихой степной речонки, поросшей телорезом, кугою и зелеными медалями лягушачьего водокраса. Когда подъезжали, в заводях плавал окрепший утиный выводок, серая цапля неподвижно стояла у берега на одной ноге и пристально смотрела в воду, точно любовалась собой. Все они с шумом снялись и невысоко потянули к темно синеющему гаю.