«Это все лавочники, а тот, в сюртуке, скорее всего, лакей», — подумал Анджело.
— Послушайте, вы же наверняка славный малый, — промямлили из-за баррикады серые трясущиеся щеки.
— Я самый скверный малый на свете, — ответил Анджело. — И тот, кто имел со мной дело, немедленно в этом убеждался. Уберите бочки, сойдите с дороги и пропустите меня. Или я перепрыгну через ваш забор, и тогда берегитесь!
Говоря это, он заставлял гарцевать свою усталую лошадь. И хотя она подчинялась ему без особого энтузиазма, ее повороты и жалостное ржание (Анджело, увлекшись, довольно сильно дергал за поводья) вызвали смятение в крепости.
Головы исчезли, а на их месте появился нацеленный на него ствол ружья.
«Они там уже наложили в штаны со страху. Надо им помочь».
Он выстрелил в воздух и невозмутимо двинулся к миндальным деревьям на склоне холма.
Через десять минут он уже был в садах у стен города.
— Ну вот, старина, ты и свободен, — сказал Анджело коню.
Он снял седло и уздечку и, дружески хлопнув по крупу освобожденную от упряжи лошадь, отпустил ее на волю. Упряжь же спрятал в кустах. Пройдя через заросли тростника, он вышел на капустное поле, перешел ручеек, от которого очень скверно пахло. Миновав большую кожевню, он оказался на бульваре. Фонари были зажжены.
Его обожженное солнцем лицо было стянуто коркой засохшего пота. Он остановился у водоема, чтобы умыться. Но едва он опустил руки в воду, как кто-то грубо схватил его за плечи и потащил назад, в то время как чьи-то сильные руки безжалостно его связывали.
— Еще один попался, — заорал кто-то прямо ему в ухо.
Анджело яростно пытался вырваться, отбиваясь ногами от сыпавшихся на него кулачных ударов. Но силы были неравными: ему связали ноги, бросили на землю и крепко держали. Он слышал, как кто-то говорит:
— Он вышел из-за кожевни.
— Обыщите его.
— У него пистолеты.
— Отберите у него пакеты с ядом.
— Он, должно быть, бросил их в водоем.
— Тогда выпустите из него воду.
— Один из его пистолетов разряжен и пахнет порохом.
Наконец, кто-то сказал:
— Размозжите ему голову.
Анджело уже видел занесенный над его головой нож, но вдруг все начали говорить одновременно, толкаться вокруг него; в то же время послышались глухие удары: кто-то пытался вышибить затычку из бассейна.
Ближайший фонарь находился все-таки достаточно далеко, и он не мог понять, с кем имеет дело. Ему показалось, что это рабочие. На всех были кожаные фартуки.
— Ну ты, вставай, — сказал кто-то, ткнув его ногой в бок. Тотчас же его приподняли и так резко поставили на ноги, что у него загудело в голове.
Наконец-то он смог разглядеть окружавшие его лица: они были совсем рядом и изрыгали проклятия.
Вблизи это были не страшные, а просто искаженные ужасом лица. Один из рабочих, крепко сбитый тридцатилетний мужчина с вьющимися волосами и большим носом, бился в истерике: он бегал около группы людей, державших Анджело, наносил удары кулаком в пустоту и кричал неожиданно визгливым женским голосом:
— Это он. Повесьте его! Это он. Повесьте его! Смерть ему! Смерть ему!
Глаза у него вылезали из орбит. В конце концов у него от ярости перехватило дыхание, и он зашелся в кашле. Потом он подбежал и плюнул Анджело в лицо.
После долгих споров и новой толкотни, вызванной попытками человека с большим носом ударить Анджело кулаком, одержал верх грубый, мрачный, очень спокойно говоривший голос, и толпа сдвинулась с места. Она спустилась по бульвару, вошла в город, свернула в узенькие улочки. Анджело успел заметить большие и очень красивые двери домов и внезапно открывавшиеся ставни. За ним теперь шло более ста человек. К счастью, очень узкие улицы не позволяли им окружить жертву. Но из толпы по-прежнему раздавались визгливые истерические крики.
— А вы не трус, сударь, — сказал на ухо Анджело грубый мрачный голос, — но поспешим, если вы хотите избежать участи вашего предшественника.
То, что Анджело оказался в состоянии заметить красоту дверей, вернуло ему самообладание.
— Я не спешу, — ответил он. Но тотчас почувствовал, что его тащат. И несмотря на сопротивление, его втолкнули в караульное помещение, куда он почти влетел. Двое жандармов, опрокинув скамейки, бросились к двери и заперли ее на засов.
Человек, говоривший на ухо Анджело, вошел вместе с ним.
— Уф! Ну, этот счастливо отделался, — сказал он своим густым голосом. — Если бы не я, с ним бы тоже разделались.
Это был худой, темноволосый человек; он держался прямо, по-военному невозмутимо.
По другую сторону стола, освещенный шестью свечами, вставленными в два канделябра, сидел еще один человек, весьма воинственного вида, несмотря на обвивавший его шею великолепный шелковый галстук; лицо над галстуком было разрезано от щеки к щеке длинным зазубренным на носу шрамом.
«Это старый сабельный удар», — подумал Анджело. Он никогда не видел ничего более прекрасного, чем этот шрам. Носком сапога он поднял опрокинутую жандармами скамейку.
— Не выношу этих бездельников, — сказал шелковый галстук.
Суматоха на улице продолжалась. Раздавались крики: «Смерть отравителю!» Визгливый голос приближался к двери. То ли этого бесноватого подталкивали, то ли он сам пробивался вперед. Теперь он перешел на ораторский тон:
— Он бросил яд в водоем около монастыря францисканцев. Это заговор против народа. Это иностранец. У него барские сапоги.
Человек в шелковом галстуке взглянул на сапоги Анджело.
— Он подкуплен правительством.
Человек в шелковом галстуке встал и пошел к двери. Он отстранил жандармов и остановился на пороге.
— А тебе, — сказал он, — тебе кто платит за то, что ты валяешь дурака? С последней почтой ты получил триста франков золотом и письмо из Парижа, копия лежит у меня на столе. Так скажи-ка нам, кто тебе платит, Мишю?
— Холера — это только предлог, чтобы травить бедных людей, — завопил бесноватый.
«Он, конечно, сумасшедший, — подумал Анджело, — но я найду его и убью».
— В предлогах нет никакой нужды, — ответил человек со шрамом, — вы давно считаете себя достаточно взрослыми, чтобы гадить в собственные колодцы. Закройте дверь, — сказал он жандармам, — выпустите потроха из этой сволочи, если он посмеет открыть дверь и войти…
— Мы с тобой еще поговорим, недорезанный, — крикнул кто-то.
— К вашим услугам, — ответил человек со шрамом.
Он снова сел за стол. Анджело восхищался им. Он хотел бы быть на его месте. Он не привык, чтобы его защищали. Если бы этот человек сейчас заговорил с ним, он с удовольствием признался бы ему, кто он и что собирается делать. И рассказал бы все это тоном светской беседы.
Но в этот момент жандарм стукнул ладонью по скамье и предложил ему сесть.
— Где они его схватили? — спросил шелковый галстук.
— У водоема перед монастырем францисканцев, — ответил мрачный голос. — Он мыл руки.
— Самое забавное, — сказал шелковый галстук, — что префектура полиции пытается убедить нас, что она в это верит. А может быть, она нарочно морочит людям голову?
— Если это действительно так, — сказал мрачный голос, — то я думаю, что все пойдет много быстрее.
— Ну, на мой взгляд, все и так идет достаточно быстро, — ответил шелковый галстук. — Жандармы, — добавил он, — возьмите скамейку и сядьте у двери с той стороны. Держите карабины наготове и не зевайте.
— Подойдите, — сказал он Анджело, когда жандармы вышли. — У вас есть документы?
— Нет, — ответил Анджело.
— Вы француз?
— Нет.
— Пьемонтец?
— Да.
— Скрываетесь по политическим мотивам?
Анджело не ответил.
— Он не трус, — сказал человек с мрачным голосом. — Он без единого звука отбивался от них ногами.
— О! Тогда это священник, — сказал шелковый галстук.
— Да, — ответил мрачный голос, — только я не верю в крысиный яд в дароносице.[8]
— Ты что, сомневаешься?
— Еще бы!
8
Этот полный аллюзий диалог целиком построен на игре слов. Он характерен для стиля позднего творчества Жионо. Например, упоминание о телескопе вызывает ассоциацию с понятием «видеть», а оно в свою очередь соединяется с идеей цвета и объясняет появление в диалоге фразы о цвете пчел. (Пчелы в этом контексте символизируют монархическую власть.)