— Вам всенепременно нужно общество, даже если там холера?
— Не могу сказать, чтобы я особенно к этому стремился, хотя вообще-то мы с холерой неплохо ладим.
И он рассказал о своих приключениях с монахиней, после того как спустился с городских крыш.
— Я согласен, здесь мне легко дышится и не нужно сражаться. Но что дает мне общение с самым прекрасным буком? Я говорю себе, что он красив, повторяю это два или три раза, в течение пяти минут наслаждаюсь его красотой, а потом мне нужно что-то другое, в чем чувствуется присутствие человека. Я могу сколько угодно оставаться в этой глуши, вы видите, она меня не пугает, но когда мне встречается убранное до последнего зернышка поле, как то, что мы недавно видели, я чувствую потребность заняться им. Хотя бы просто в знак приветствия тому, кто взял на себя труд возделывать эту каменистую почву.
— И все-таки, о чем еще мы можем мечтать? Мы идем туда, куда хотим, — вы в Италию, потому что там вас ждет ваше дело, — идем по пустынным дорогам; что может быть лучше? Здесь нет дурных соседей: ни высоких колоколен, ни широких рек, ни важных сеньоров.
Дорога вела через черные леса и белесые равнины, медленно приближая путников к большим одиноким букам, чьи причудливые силуэты все явственнее вырисовывались перед ними. Белые, будто обсыпанные солью стволы и ветви поднимали высоко в небо тяжелое руно кроваво-рыжей листвы.
Анджело заметил, что все эти леса имели строгую геометрическую форму и напоминали выстроенные на поле брани по четыре или по шестнадцать человек в шеренге, с оружием на изготовку пехотные батальоны. Иллюзию дополняли одиноко стоящие на холмиках ели в их широких кавалерийских плащах; а иногда из рощи, вдоль опушки которой они двигались, доносился шум, напоминающий ропот войска, слишком долго ожидавшего приказаний.
Анджело невольно почувствовал себя подавленным этими гигантами, стоявшими уже не одно столетие в этом уединении.
«Разве свобода родины, — думал он, — значит меньше, чем честь или все то, что я сделал, чтобы выжить?»
В этом краю не было ни революций, ни холеры, но он казался ему унылым.
Еще час ехали они в задумчивом молчании, окруженные этими томительно безжизненными просторами, и вдруг увидели что-то вроде одиноко стоящего на ровной площадке столба.
Это была сельская часовня, увенчанная маленьким железным крестом.
«Ну, хватит мечтать, — сказал он себе. — Надо выбираться из этого положения. Раз есть часовня, значит, тут должны быть люди».
— Согласитесь, — сказал он, — что если тут есть люди, то они заблаговременно дают почувствовать свое присутствие. Был полдень, когда мы наткнулись на избушку, а сейчас уже вот-вот начнет темнеть.
Они ускорили шаг, но им еще пришлось преодолеть очень длинный, лишенный растительности склон и два лесистых оврага, прежде чем они увидели почти вросший в землю дом с серой крышей. Если бы не тонкая струйка дыма, выходившая из трубы, и не желтый свет лампы в окошке, они могли бы проехать мимо, не заметив его.
Впрочем, это было единственное строение. Никакой деревни тут не было.
Они пришпорили лошадей и уже подъезжали к дому, когда дверь открылась. На пороге появился мужчина с ведром в руке.
— Стойте! — крикнул он и, поставив ведро на землю, бросился к большой собаке, которая, поднявшись с кучи соломы, собиралась уже вцепиться лошадям в ноги.
— Нам здорово повезло, — сказал ему Анджело, смеясь.
— И даже больше, чем вы думаете, — ответил мужчина, — это не собака, а лев. Надо благодарить Бога, что она меня послушалась. С ней это не часто бывает. Вы даже не представляете себе, сударь, до чего она любит кусаться. Ну, а уж если она вцепилась, то пиши пропало.
Это был маленький, круглый как шар, пышущий здоровьем мужчина. Он с трудом удерживал за ошейник собаку, злобно скалившую огромные белые клыки.
— Что это за место? — спросил Анджело, едва удерживая норовистую лошадь между своей спутницей и собакой.
— Подождите минутку, я сначала запру эту скотину, — ответил мужчина и потащил собаку к небольшому хлеву.
— Посмотрите, — тихо сказала молодая женщина.
Ведро было до краев наполнено кровью, покрытой розовой пеной.
Закрыв собаку в хлеву и подперев бревном дверь, на которую с ревом кидалась собака, мужчина вернулся.
— Как называется это место? — еще раз спросил Анджело.
— Да никак, во всяком случае, я не знаю. Просто мы тут живем, — ответил мужчина. Сделав широкий жест рукой, он добавил: — А вот это все — Шаруй.
У него были маленькие короткие руки.
— А в той стороне нет деревни?
— Там? Нет, никогда не было. Там внизу долина, но это далеко, и надо знать дорогу. А вы-то откуда?
— Из Монже.
— Не может быть. Из Монже сроду еще никто сюда не приезжал.
Руки у него были в крови, а между пальцев даже застряли остатки мяса.
— Мы зарезали свинью, — пояснил он. — А лошади дамочки, кажется, не по вкусу мое ведро с кровью? Сейчас я его унесу. А кстати, мысли-то у вас какие — нибудь есть? Ночь-то ведь не за горами.
— Десять минут назад мыслей у нас никаких не было, — ответил Анджело, — но сейчас, пожалуй, самое время подумать о том, чтобы побыть здесь до рассвета, если вы не возражаете.
— А чего мне возражать, — сказал мужчина, — заходите. А в долину путь не близкий и через леса. Нет, это все-таки очень странная мысль — приехать сюда из Монже.
В доме, который снаружи казался очень большим, была всего одна комната с альковом; остальная же часть дома была занята хлевом и стойлами; слышно было, как блеют овцы, хрюкают свиньи и звенят удила.
Свинья, разрубленная пополам, как арбуз, лежала на крышке бочки для засолки. Голова ее скалилась в стоящей рядом корзине. Около очага, где пылал жаркий огонь, орудовала длинным ножом толстая женщина. Кожа ее была белее того сала, которое она отрезала и бросала вытапливаться в котел. На столе лежали груды мяса для колбасы и какие-то красные ошметки. Пресный запах крови, куски нарубленного мяса, жар очага, где стоял котел с кипящим жиром, вызывали тягостное ощущение у человека, весь день вдыхавшего чистый горный воздух.
— Меня сейчас вырвет, — сказала молодая женщина.
Анджело вывел ее на воздух и заставил выпить водки. Испуганный ее бледностью и ознобом, он укутал ее своим плащом и решил, что лошадьми, вопреки своему первоначальному намерению, он займется потом.
Он вытащил из скирда охапку соломы, уложил седла, сумки и портпледы, так что получилось уютное и закрытое от ветра ложе.
— Ложитесь и отдыхайте, — сказал он.
Он укрыл ее так, что она почти задыхалась, а под голову положил подушку из соломы. Делая все это, он прикасался к ее волосам, жестким и шелковистым одновременно, поддерживал ее затылок.
«Какие у нее крохотные уши», — подумал Анджело.
Он развел огонь, приготовил чай и принес ей.
Наконец она встала, краски вернулись к ней.
— Я чуть было не хлопнулась в обморок, — сказала она. — Как это вам удалось спокойно смотреть на эти груды мяса и на эту женщину, которая сама себя разрезала и варила в железном котле свое собственное сало?
У него хватило такта не признаться ей, что в тот момент он думал о лошадях и о том, что их надо обтереть соломой.
— Вы меня напугали, — сказал он. — Когда я увидел вас такой бледной, я тотчас же подумал о холере, о которой весь день даже и не вспоминал.
Он еще добрых пять минут толковал о том, как она его напугала и какие меры предосторожности она должна принять. Впрочем, он был совершенно искренен.
Совсем стемнело. Дом смотрел на них большим красным глазом своей открытой двери. Видно было, как мужчина ходит вокруг свиньи со своим острым ножом, отрезая окорока.
Они устроились на площадке, обращенной к темному провалу, где должна была находиться долина. Сходящиеся углом стены хлева и основного здания защищали их от ветра, шумевшего в горах, как морской прибой. В разрывах туч на небе показались звезды, а затем пенистые края разрывов осветились, будто где-то над тучами зажглась лампа. Взошла луна.