Он открыл одно очень странное свойство эгоизма. Эгоист любит всех. Он прожорлив в этой любви. Признаюсь, что я таков. Да и все остальные тоже. Теперь эгоисты удаляются в пустыню. Как святые. Но когда человек остается один, он обнаруживает самого себя. Становится жаден до самого себя. Что же тогда? Тогда — все эти излишества и мерзости, о которых и говорить не хочется.
Некоторое время они шли молча. Ночь наконец спустилась, черная и почти беззвездная. Впереди них трепетали красные отсветы. Дорога пошла вниз. В долине, на лугу, который казался ярко-зеленым ковром, полыхали два огромных костра, освещавшие стены небольшого городка.
— Это Сен-Дизье, — сказал кларнетист. — Мне говорили, что у них тут какие-то внутренние конфликты, в которые не следует совать нос. Но похоже, что это результаты гораздо более серьезных конфликтов с холерной мушкой.
— Я знаю эти костры, — сказал Анджело. — Раз они все еще сжигают своих покойников, значит, мы ни на шаг не ушли от Маноска, где этот запах горелого сала на всю жизнь отбил у меня вкус к жареному мясу.
Запах горелого сала понемногу вытеснил живой запах камней и сухих деревьев на плато.
Молодая женщина закрыла глаза руками.
— Они поджаривают протухших христиан, — сказал кларнетист. — Надо сказать, что в этом зрелище есть нечто утешительное, когда знаешь, до какой мерзости дошли они тут от страха. У них, надо полагать, была к этому склонность. Кто бы мог подумать, что эта горная деревушка на самом деле Содом и Гоморра. Кто, кроме мушки? Мне кажется, она здорово повеселилась. Если вы не можете выносить это зрелище, мадам, я советую вам выколоть себе глаза. Это избавит вас от труда закрывать лицо руками. Холера уйдет, и тогда придется смотреть в зеркало.
Несмотря на свою любовь к свободе, Анджело с трудом сдержал порыв гнева. Но он все-таки был ближе к тем, кто склонен видеть мерзость повсюду.
Молодая женщина опустила руки. В слабых розовых отблесках далекого пламени ее лица почти не было видно. В этом неясном и обманчивом свете она казалась смущенной, озабоченной, растерянной.
Подойдя ближе, они разглядели в темноте очертания города. По всей видимости, это был главный город округа: такие пузатые стены обычно окружают крупные населенные пункты. В черноте ночи можно было все-таки различить силуэты двух массивных колоколен, торчавших, словно бычьи рога, над поверхностью крыш.
Дорога шла через город. Анджело отказывался идти туда.
— Не для того мы бежали из Маноска, где уже перестали сжигать трупы, чтобы прийти туда, где люди все еще вынуждены этим заниматься.
— Лично мне все равно, куда идти, я готов ко всему, однако я думаю, что все это не так уж страшно. Единственно, конечно, придется пробираться через сады и огороды. Если идешь пешком, то перелезть через забор не сложно. А вот с вашим мулом будет потруднее. Судя по тому, что мне говорили, холера здесь последняя спица в колеснице. Мертвые мертвы, их сжигают и больше не вспоминают о них. Люди вылечились от своего страха (а струхнули они здорово), когда поняли, что холера — это дело, что благодаря ей можно без труда кое-что подзаработать, а потом и повеселиться всласть. А для этого им нужны клиенты. Когда же пытаются обойти их стороной, они считают, что этим у них вынимают хлеб изо рта. Вот тут-то они и сатанеют! Хотите знать мое мнение? Надо пройти со стороны костров, там у них наверняка нет караула. Засады они устраивают в темноте. Они считают, что люди инстинктивно стараются уйти подальше от этой кухни. Пахнет она, действительно, неважно. Ничего, зажмем носы и пройдем. Покойники, да еще поджаренные, никому не могут причинить вреда. Зато у живых есть всякие идеи, например размещать мужчин и женщин в двух разных карантинах.
Анджело на минуту остановился и сам перезарядил пистолет молодой женщины. Она не возражала. Он вернул ей его, не сказав ни слова. Он хотел быть безупречным, а это было нелегко.
Их спутник, кажется, был прав. Они подошли к кострам, которые горели сами по себе, и не обнаружили никого и ничего, кроме лугов, казавшихся еще более зелеными в красном свете пламени. Они даже нашли тропинку, по которой мул прошел без труда, настороженно принюхиваясь к ползущим над самой травой клубам жирного дыма.
Анджело вытащил свою короткую саблю, хотя сам казался себе немного смешным. «И все-таки, — думал он, — обнаженный клинок, которым я немедленно нанесу удар, произведет на какого-нибудь беглого буржуа большее впечатление, чем выстрел. Спустить курок — дело нехитрое, и они это знают, потому что они сами способны на такой подвиг, который, не требуя и капли мужества, отправляет клиента в лучший мир. Сейчас, правда, мне малость не по себе. Поэтому я сам себе кажусь таким нелепым с этой сечкой в руке. Но как только появится опасность, она станет саблей, и я знаю, что с таким оружием я могу быть страшен».
За этими размышлениями он не слишком обращал внимание на тошнотворный запах костров. Он часто, сам того не сознавая, вот таким же образом преодолевал еще более тягостные ситуации.
Некоторое время они плутали по извилистым и разбитым тропинкам, ведущим к предместью, пока не выбрались на каменистую дорогу, карабкавшуюся по лесистым склонам с другой стороны города.
Вскоре они вошли в редкий еловый лес, мурлыкавший, словно кошка. На мутном небе поднималась луна.
— Через полчаса она выйдет из-за туч, и станет светло как днем. Мы вовремя прошли опасное место. Честно скажу, мне доставила удовольствие ваша короткая сабля. Когда мы шли, освещенные пламенем костров, то, глядя на вас, я чувствовал себя персонажем какой-то чувствительной оперы. Мне все время казалось, что вы вот-вот запоете выходную арию, и мне не было страшно. Но заметьте, я полностью доверял вам, а ведь вполне могло случиться, что ваше оружие пришлось бы пустить в дело. Теперь опасность, слава Богу, позади; но каждый раз это меня настолько выбивает из колеи, что для того, чтобы прийти в себя, я должен немного пошутить. Впрочем, я скоро вас покину. Я не пойду с вами в Гап. Моя дорога идет в другую сторону.
Анджело и молодая женщина попрощались с ним довольно холодно. Кларнетист углубился в лес. Похоже, он знал, что делает.
— Я думаю, мы уже немало отшагали. На сегодня хватит. Я не ожидал от вас такой выносливости. Но надо немного поберечь силы. Завтра нас ждет такой же переход. Эти места нравятся мне все меньше, и я хочу поскорее выбраться отсюда. Вы шагаете, как пехотинец. Но еще немного, и ваша воля будет бессильна; командовать вами будут колени, лодыжки, бедра, и тут уж не до рассуждений. Еще немного, и вы свалитесь, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. А нам, может быть, снова придется быстро пробираться мимо людей, сжигающих своих покойников.
Говоря это, он старался, чтобы в голосе его звучала нежность. Он говорил себе: «Если я не буду достаточно любезен, она заупрямится, а кончится тем, что я буду глупо привязан к женщине, которая не может идти, и мне придется с ней нянчиться. Перспектива не из веселых».
— Я действительно устала, — ответила она. — А с тех пор как дорога пошла вверх, я едва волочу ноги. Было очень мило с вашей стороны делать вид, что вы ничего не замечаете, но еще пять минут, и мне пришлось бы признаться, что оставаться на высоте мне больше не по силам.
— Никто не может сделать больше, чем ему отпущено природой. Тут нечего стыдиться. Я ведь и сам очень устал.
— Вы не могли мне сказать ничего более утешительного. Я просто пришла в отчаяние, когда увидела, как наш попутчик бодро зашагал в свою сторону, будто только что вскочил с постели. А ведь он прошел столько же, сколько и мы.
— Он недалеко ушел, — сказал Анджело. — Держу пари, что он спустился в ложбину и улегся там спать. Я знаю, как ведут себя люди такого склада, особенно когда они носят бороду. Они никогда не покажут своей слабости на людях. Только в одиночестве они бывают сами собой. Он никуда не пошел, а ищет место для ночлега.
Луна время от времени показывалась среди круглых облаков, закрывавших небо на юге, и тогда в ее молочном свете силуэты буков, словно сошедшие с театральных декораций, казались легкими и бесплотными.
Они свернули с дороги и вступили в лес. Мягкая земля была покрыта сухими, потрескивавшими под ногами листьями. Они устроились под большим буком у края ложбины. Прямо перед глазами у них был кусок мглистого неба; края облаков поблескивали, будто посыпанные солью, а над самой линией гор кое-где сквозь облака таинственно светились звезды. Из лесной ложбины у их ног всплывали посеребренные луной высокие ветви, как из пересохшего озера поднимаются некогда затопленные им леса. Теплый воздух застыл в неподвижности. Только неторопливое движение облаков в небе оживляло ночь, то складывая, то вновь раскрывая над лесом веер теней и бликов.