Они свернули с дороги и вступили в лес. Мягкая земля была покрыта сухими, потрескивавшими под ногами листьями. Они устроились под большим буком у края ложбины. Прямо перед глазами у них был кусок мглистого неба; края облаков поблескивали, будто посыпанные солью, а над самой линией гор кое-где сквозь облака таинственно светились звезды. Из лесной ложбины у их ног всплывали посеребренные луной высокие ветви, как из пересохшего озера поднимаются некогда затопленные им леса. Теплый воздух застыл в неподвижности. Только неторопливое движение облаков в небе оживляло ночь, то складывая, то вновь раскрывая над лесом веер теней и бликов.
Анджело разбил лагерь у подножия бука, где опавшие листья покрывали землю толстым и теплым слоем. Он спутал ноги мулу, и тот сразу же задремал стоя, а потом, убедившись, что идти больше никуда не надо, спокойно улегся.
— Постарайтесь заснуть, — сказал Анджело.
И снова самым естественным образом посоветовал ей снять на ночь ее кожаные штаны.
В зыбком свете луны лес то погружался в таинственный мрак, то раздвигал свои белые ветви, и обнаженные деревья застывали в торжественных позах. Сен-Дизье, скрытый выступом горы, иногда бросал в небо розовые отблески.
— Вы заметили, — спросила молодая женщина, — что наш недавний попутчик за все время пути ни разу не подошел к нам и все время держался на обочине дороги?
— Мне это показалось вполне естественным, — ответил Анджело. — Сейчас лучше держаться подальше друг от друга. Я опасаюсь смерти, притаившейся в куртке встречного прохожего. А он опасается смерти, спрятавшейся в моей. Если бы он стал слишком фамильярен, я бы сказал об этом вслух, и он бы вернулся на свое место.
— Вот уже шесть дней, как мы с вами вместе. И я ни разу не заметила, чтобы вы боялись подходить ко мне. И я сплю, завернувшись в ваш плащ.
— Это естественно. Чего я должен бояться?
— Смерти, которая может притаиться в моих юбках так же, как и в куртке прохожего.
Анджело не ответил.
— Вы спите? — спросила она.
— Да, я уже засыпал.
— Спокойно рядом со мной?
— Конечно.
— Не опасаясь смерти, которая может исходить от меня так же, как и от любого другого?
— Нет, не так же. Извините, — добавил он, — я отвечал вам сквозь сон. Это не совсем то, что я хотел вам сказать. Я хотел сказать, что мы с вами товарищи, что нам незачем опасаться друг друга, напротив, мы друг друга поддерживаем. Мы шагаем рядом по дороге. Мы делаем все возможное, чтобы не заболеть. Но неужели вы думаете, что я вас брошу, если вы заболеете?
Она не ответила, и вскоре послышалось ее глубокое дыхание. Ночь была спокойна и неподвижна, только в небе бесшумно перемещались облака; но само это движение, могучее, ритмичное, неторопливое, делало лишь еще более безмятежной тишину ночи. Мул посапывал во сне. В сухих листьях шуршали лесные мыши. Иногда со стоном потягивались толстые ветви деревьев. Каждый звук гулко отдавался в пространстве ночи, словно в глубоком колодце.
В глубине ложбины закричала сова. Потом послышалась длинная музыкальная фраза. Это была не сова, это кларнетист беспечно наигрывал какую-то нежную и грустную мелодию.
«Он недалеко ушел, — подумал Анджело. — Он много болтал, но не сказал ничего из того, что ему действительно хотелось сказать, ничего значительного. Все мы так делаем. Он ждал, когда останется один».
Немного смешное воркование кларнета становилось все громче, подхваченное торжественным эхом, и разносилось на фоне театральных декораций белеющего леса и застывших в церемонных позах, посеребренных луной буков, которые нескончаемо выполняли какие-то медленные, плавные и благородные движения.
— Это немецкие танцы Моцарта, — сказала молодая женщина.
— Я думал, вы спите.
— Я не спала, я просто тихо лежала, закрыв глаза.
Занявшийся день осветил грязное и мрачное небо.
— Надо немедленно уходить, — сказал Анджело, — и искать укрытие. Будет дождь.
Они быстро вскипятили чай, подбрасывая в огонь ярко вспыхивающие буковые листья. Без особого аппетита поели кукурузной муки.
— Мне ужасно хочется холодной воды, — сказала молодая женщина. — Это дождливое небо меня успокаивает.
— Болезнь в первую очередь набрасывается на людей усталых и продрогших. Под дождем идти тяжело, а мы скоро поднимемся на ту высоту, где в пасмурную погоду будет очень холодно идти в мокрой одежде. Дождь мне внушает не меньший страх, чем дома, и, пожалуй, для вас я больше всего боюсь дождя. Нужно выбирать. Но главное — в путь. Может быть, нам повезет и мы наткнемся на лесную хижину или, что еще лучше, пещеру. Мне тоже ужасно хочется холодной воды. Мне настолько хочется этого опасного напитка, что едва я закрываю глаза, как в ушах у меня раздается журчание воды. Но не будем забывать о том, что надо жить.