Анджело задал им кучу вопросов, желая узнать, где находятся заставы и какие дороги они перекрывают. Он был возмущен жестокостью людей, загонявших в леса женщин и детей. При слове «карантин» он навострил уши. «Это мне совсем не нравится, — подумал он. — У меня нет ни малейшего желания быть запертым в каком-нибудь вонючем стойле. Берегись! Страх ломает человека и безжалостно убивает его. Фокус с каторжником на баррикаде из бочек тут не пройдет. Как жаль, что у меня в пистолетах только два патрона, а главное, что у меня нет сабли; я бы им показал, что великодушие — это нечто пострашнее, чем холера».
Он расспросил мальчика, который выглядел весьма уверенным в себе, каким путем можно обойти заставы.
— Ну что ж, — сказал Анджело, — значит, мы пройдем через лес, который, как вы утверждаете, не слишком велик. Этих барышень мы потом посадим на лошадь — она очень смирная, — а я поведу ее за повод. Вы будете указывать дорогу. Я тоже еду в сторону Экса и не брошу вас, пока вы не будете в безопасности. Я полковник гусарского полка, — добавил он, — и можете быть уверены, что так просто с нами не справятся. — Он чувствовал, что нужно их подбодрить и внушить им доверие к себе, несмотря на свой, как он полагал, вульгарный и подлый вид. А потому упоминание воинского звания было, как он справедливо полагал, весьма кстати. Он совершенно упустил из виду, что было темно и они не могли его видеть, а только слышали его любезный голос.
Они свернули с дороги и углубились в лес. По выходе из леса Анджело усадил молодую женщину и девочку на лошадь, и они двинулись через каменистые холмы, где было уже немного светлее, чем в глубине долины.
Мальчик очень уверенно шагал рядом с Анджело, без колебаний указывая дорогу. У молодой женщины оказались часы. Было три часа утра.
Светать начало к четырем. Занимающийся день осветил холмистую местность. «Тем лучше, — сказал себе Анджело, — здесь мы можем идти спокойно. Дорога, очевидно, осталась слева, вон в той ложбине, залитой сонным туманом. Надо ни о чем не беспокоиться и идти вперед. Главное сейчас найти какую-нибудь ферму, где бы мы все четверо могли немного перекусить». Он очень серьезно поблагодарил мальчика; он знал, что дети бывают смелее и решительнее взрослых, если только их принимают всерьез. Было очень важно, чтобы мальчик не утратил бодрости. Впрочем, мальчик действительно был очень мил. Анджело было за что благодарить его: в течение всей ночи малыш совершенно безошибочно указывал дорогу.
Однако сам Анджело, заросший трехдневной щетиной, с лицом, измазанным струйками засохшего пота, в разорванной колючками рубашке, явно не внушал особого доверия своим спутникам. Он понял это, случайно перехватив взгляд молодой женщины. К счастью, у него были прекрасные летние сапоги от Супо из мягкой, хотя и лакированной кожи, так ладно облегавшие его ноги, что невозможно было себе представить, что он их украл. «Ведь не зря же я заплатил за них сто франков, — подумал Анджело. — Пусть теперь служат мне удостоверением личности. Но не могу же я ни с того, ни с сего заговорить с ней о сапогах». Однако он попытался. Но не придумал ничего лучше, как сказать, что ему жаль портить такие прекрасные сапоги об острые камни на холмах, на что молодая женщина тотчас же предложила вернуть ему его лошадь.
— Я — идиот, — сказал он. — Ради Бога, сидите. Я просто пытался убедить вас, что я не менее достойный человек, чем ваш торговец кастрюлями. Но я, как всегда, перестарался. Вы бы и без моих сапог догадались, что я всего лишь хочу помочь вам, и вы бы первая посмеялись над тем недоверием, которое я прочел в ваших глазах, когда при свете дня вы увидели, в каком я плачевном виде. Моя беда в излишней искренности. И в девяти случаях из десяти меня принимают не за того, кто я есть. Но это не шутка, я действительно полковник. Только я, как и вы, вот уже три дня пытаюсь выбраться из этих проклятых мест, где полно и храбрецов, и трусов, и неизвестно, кто из них опаснее. И я уже попадал в весьма неприятные переделки.