Дверь, соединявшая эту галерею с домом, была закрыта на простую щеколду, и достаточно было поднять ее, чтобы войти. На маленькую площадку, куда она выходила, можно было подняться по приставной лесенке. А внизу — лестничная клетка, пустая и безмолвная.
«Неужели я снова попал к мертвым? — подумал Анджело. — Ну, во всяком случае, с яйцами я ничем не рискую». И только тут он заметил в клетках свеженасыпанные зерна маиса. «Здесь еще есть живые». В доме, однако, царила абсолютная тишина.
Он решился спуститься по приставной лесенке. Но едва он очутился внизу, как робкое мяуканье заставило его поднять голову: кот не мог сам спуститься и звал его. Анджело снова поднялся за ним.
Его тапочки не производили шума, но мешали идти. Он снял их, спрятал под лестницу и дальше пошел в одних носках.
«Может, тут тоже живут люди, готовые размозжить вам голову каблуком, — подумал он. — Нужно быть проворным». Он не испытывал страха. Он даже сказал себе еще так: «Это основа поведения фуражира на марше. Сколько раз я втолковывал это своим ребятам в Кунео! Но черт меня побери, если бы я мог себе представить, что в один прекрасный день отправлюсь фуражировать с котом!»
Он осторожно спускался по ступенькам, чутко вслушиваясь в тишину. Вдруг он замер. Где-то на втором этаже открылась дверь. Кто-то пересек площадку и стал подниматься. Кот пошел навстречу.
Неожиданно снизу донесся мужской голос:
— В чем дело?
— Кот, — ответил голос мальчика.
— Как? Кот?
— Да, кот.
— Какой он?
— Серый.
— Прогони его.
— Не прикасайся к нему, — сказал женский голос. — Спускайся. Давай спускайся. Не прикасайся к нему. Иди сюда.
Голоса были приглушенные и испуганные. Люди торопливо спустились по лестнице и пересекли площадку. Дверь закрылась.
Кот вернулся наверх.
— Браво! — сказал Анджело.
Он перевел дыхание, спустился по приставной лесенке и сел на перила.
«Нет более страшных противников, чем трусы, — сказал он себе, — даже если они не осмелятся меня тронуть — а они не осмелятся, — то выбегут с воплями из дома и поднимут весь квартал». Он представил себе, как за ним гонятся по крышам; перспектива была не из приятных.
Он еще немного подождал. Тишина.
Наконец он сказал себе: «Не могу же я оставаться тут вечно. Они пугаются тени, а я, я хочу пить. Вперед. Ну а погорим, так погорим. У меня хватит пороху взбаламутить весь город, чтобы не ударить в грязь лицом перед этим чертовым полицейским с его садом и огородом».
Тем не менее спускаться он стал с осторожностью. На третьем этаже, прежде чем приблизиться к дверям, он благоразумно остановился. Прислушался. Тишина. Он посмотрел в замочную скважину. Ничего. Темнота. Заглянул в другую — какой-то свет. Но что это могло быть? Белая стена? Да — он разглядел вбитый в стену гвоздь. Может быть, это кладовка? Он снова вышел на лестничную площадку и прислушался. На втором этаже — ни звука. Ладно. Он решительно повернул ручку двери. Она открылась.
Это был чулан. Всякое старье, как и в другом доме. В третьей комнате — опять старье: обручи для бочек, ручки для метел, большие корзины, на полу трогательный портрет старой дамы со следами подбитых гвоздями башмаков. Эгоисты.
Нужно вернуться в темную комнату. Это, должно быть, там. Нет. Пусто.
Эгоисты, они, наверное, все собрали и перетащили в комнату, где живут. В комнате стояли пустые этажерки, а в свете своего огнива Анджело увидел на одной из полок следы когда-то стоявших там кастрюль. Что ж, значит, все-таки придется идти вниз.
Он захватил плетеную корзинку. На случай, если он что-нибудь найдет.
На втором этаже две большие двери. Не чета тем, что наверху, куда скромнее. Вряд ли здесь проживали музицирующие по вечерам господа с холеными усами. Скорее, просто зажиточные крестьяне, но и тут не разбежишься: все заперто. Здесь они не рискуют упасть мертвыми на пороге полуоткрытой двери; они будут умирать кучей, как собаки над миской отравленного супа. Если будут.
Не решаясь поставить ногу на последнюю ступеньку, Анджело смотрел и прислушивался. Люди, должно быть, были за последней дверью. Об этом говорил истертый порог и следы пальцев на двери. А если вспомнить их испуг при виде кота, следы башмаков на портрете старой дамы, то можно было с уверенностью сказать, что это кухня. Только на кухне могли чувствовать себя в безопасности такие люди.
Надо посмотреть. Анджело приник глазом к замочной скважине: что-то черное и над ним, словно карниз, белая полоса. Белая матерчатая полоса, а над ней — кастрюли. Это верхняя часть очага; черное — это его чрево.