Было приказано оставить только самое необходимое, чтобы обеспечить дивизии необходимую маневренность.
Впереди на рысях шли сотни Оренбургского казачьего полка. За ними, жутко скрипя, подпрыгивая на кочках, катились санитарные и обозные фуры и повозки. Потом на рысях мчались уланы, драгуны... В арьергарде находились гусарские эскадроны.
- Что грустишь, "Рубенс"? - с Головинским поравнялся Эмних.
- Настроение плохое. - Нехотя ответил Владимир.
- А я знаю почему оно у тебя плохое! У меня тоже оно такое же. Вместо того, чтобы через неделю форсировать Дунай, мы снова будем переправляться через Сан! Хочется плеваться и материться одновременно. - С горечью в голосе поделился с Головинским своими мыслями Виктор.
- Я об этом всё время думаю! - признался Владимир, но не сказал Эмниху о том, что он смертельно устал. У Головинского уже "двоилось" в глазах. Ноги и руки были "ватными". Владимир мечтал лишь об одном: упасть на мокрую землю и заснуть.
Наконец у местечка Радымно было найдено подходящее место для переправы на правый берег реки Сан.
Стремительно темнело. Остановились в какой-то деревне. Головинский смутно помнил, как он отдал "Камчатку" своему вестовому Мищенко, зашёл в низкую халупу, снял шинель, бросил на пол и упал на неё, теряя сознание.
Владимир проснулся от страшного звериного рыка над самым ухом: " Что это? Где это я?" - подумал он.
Низкий потолок, маленькие оконца, деревянные стены. Он лежал на полу на шинели, а рядом жутко храпел Пётр Васецкий.
- Так вот кто это "рычит"! - догадался Головинский и встал со своего ложа.
Владимир вышел из халупы. Клочки тумана медленно ползли над верхушками деревьев. Где-то в соседнем дворе истошно орал петух...
- Владимир Юрьевич! - вдруг кто-то окликнул Головинского.
- Почему Владимир Юрьевич, а не "ваше благородие"? - возмутился он про себя.
- Владимир Юрьевич! Владимир Юрьевич! Насилу вас нашли! Слава тебе, Господи! Неделю ездим из деревни в деревню. Спрашиваем у всех, где ингерманладцы? Нас посылают то туда,
то сюда... Нашли!
Перед Головинским стоял Прохор Ивашов, старший конюх отцовского конезавода и какой-то парень с лохматой кудрявой головой.
- Прохор?! Прохор, неужели ты? Здесь? - поразился Владимир.
- Здравствуйте, Владимир Юрьевич! Мы по приказу вашего батюшки двух жеребцов вам доставили.
- Прохор, как рад я тебя видеть! - Головинский в порыве эмоций обнял Ивашова, - а это кто с тобой?
- Как кто? Это же Мишанька Масловский!
- Мишка? - удивился Владимир, не узнавая в крепком парне своего ровесника и друга детства. - Ну здравствуй, Мишка! - Головинский обнял Масловского.
- Мишка, ну чего стоишь? Давай веди коней! - поторопил своего напарника Прохор.
- Красавцы! Какие красавцы! - восхитился Владимир, увидев двух жеребцов серой масти. - Особенно вот этот!
- Так это "Салтан"! Его вам Юрий Михайлович посылает, а другой - "Янтарь" - это подарок полку, в котором ваш батюшка службу начинал. - Объяснил Прохор.
- Невероятно! Просто невероятно, какой красавец! - с восхищением шептал Владимир, поглаживая шею четырёхлетнего жеребца.
- Один из лучших представителей орловской верховой породы! Объезженный. По седло готов. - Нахваливал "Салтана" Прохор, - ваш батюшка говорит, что больших денег стоит жеребец этот.
- Да я вижу, Прохор, что это не простой конь. Смотри, какая у него развитая грудь. Прямая спина. Шея гибкая. Красивая голова. А глаза, а глаза, Прохор, смотри какие у него умнейшие глаза! Подождите, я сейчас командиру эскадрона доложу.
Головинский с трудом разыскал Барбовича. Командир эскадрона только что умылся колодезной водой и вытирался полотенцем, которое подал ему денщик.
- Господин ротмистр, - обратился к Барбовичу Владимир, - мне доставили из дому двух жеребцов. Одного для меня, а другого отец дарит нашему полку.
- Прекрасно, корнет! Коней отправьте ветеринарному врачу на осмотр. О подарке я доложу командиру полка. Думаю, что Чеславский обязательно направит вашему отцу благодарственное письмо. Идите, Головинский!
- Мищенко, это мой жеребец. Зовут "Салтан", а другого - "Янтарь", он для полкового резерва. Отведи их немедленно ветврачу Осипову. - Приказал Владимир своему вестовому.
- А с "Камчаткой" чёвой-то делать, ваше благородь? - поинтересовался Мищенко.
- Сдай её в обоз! Да, пришли мне Петровского!
- Слушаюсь, ваше благородь!
- Ох, братцы, спасибо вам! Ох вы и услужили мне! - Владимир в порыве, захлёстывающих его эмоций, снова обнял Прохора и Мишку.
- Да нас за что благодарить? Это вы, Владимир Юрьевич, батюшку своего благодарите! - подал голос, молчавший до этого Мишанька.
- Владимир Юрьевич, да ещё родители ваши гостинцы вам передали. Мишанька, тащи поклажу! - сказал Прохор своему товарищу.
- Петровский, это мои земляки! Доставили двух жеребцов. Намаялись в пути. Накорми их и выдели место для отдыха! - приказал Головинский подбежавшему унтер-офицеру.
В тяжеленной плетёной корзине с крышкой, переданной ему родителями, Владимир обнаружил дюжину бутылок коньяку, шоколад, окорока, колбасы, хороший чай, туесок с мёдом и три банки его любимого варенья из чёрной смородины. В отдельном пакете лежали триста рублей и письма от отца, мамы и сестёр.
" Великолепный коньяк "Четыре звёздочки", завода братьев Шустовых посылаю тебе, сын, не для обыденного пьянства, а для поддержания твоего здоровья и здоровья твоих товарищей. Также, рекомендую употреблять этот благородный напиток для отмечания орденов, которыми, я очень надеюсь, тебя когда-нибудь наградят". - Иронично писал отец.
Мама в своём письме волновалась о его здоровье: "Сыночек, очень тебя прошу не ходить в мокрой одежде! Посылаю тебе две пары тёплого нательного белья из чистой шерсти. Каждый день молюсь за тебя, любимый мой!"
Сёстры рассказывали о своих успехах в изучении французского языка и очень интересовались не страшно ли ему на войне.
После завтрака Головинского и Васецкого вызвали к полковнику Чеславскому. В просторном доме, который он занимал, находился командир Десятой кавалерийской дивизии генерал-лейтенант граф Келлер. Здесь уже собрались многие офицеры Десятого гусарского Ингерманладского полка.