— Чему вы все так удивились? — продолжала Марья Михайловна, обводя глазами трех своих слушателей, застывших в разнообразных позах. — Ну да, у Пентауровой: мы же с ней старые знакомые…
Марья Михайловна с помощью дочери освободилась от шляпки и проследовала прямо в столовую.
— Обедать! — приказала она лакею.
— У Пентауровой… Вы старые знакомые? — бормотала Клавдия Алексеевна. — Но почему же раньше вы не вспомнили об этом?
— Ну, вот подите. Прямо выскочило из головы! Давно не видались с ней; она болеет все, никого не принимает, так вот и вышло!
— А вас приняла?
— Еще бы! Мы с ней приятельницы были! Большой мой друг была!
Черные глаза Клавдии Алексеевны, бегавшие по собеседнице, вдруг наткнулись на какой- то лилово-желтый полукруг, в виде радуги украшавший ее платье.
— Что это? — спросила она, указав на него пальцем и нагибаясь. — Дорогая, да ведь вы платье себе все испортили!
Лицо Марьи Михайловны побагровело от воспоминания о случившемся.
— Паршивая скотина! — выразительно произнесла она. — Ну да я ж его и пнула за эго, как следует.
— Кого, Господи, кого?!
— Разумеется, собаку.
Марья Михайловна опустилась на свое место за столом и не спеша, с выдержками начала наслаждаться борщом и повестью о своем героическом путешествии.
— Старуха без ног и совсем выжила из ума! — рассказывала она. — Навела полон дом поганых мосек, простую девку воспитала, как барышню, да добро б еще приличная была, а то наглая, дерзкая, рожа злющая…
— Ах, ах! — роняла Клавдия Алексеевна, быстро уничтожая борщ.
— Жаловалась мне на сына. В ссоре она с ним… не видятся, и не ездит совсем к матери!
— Ах, ах! Но что же он делает у себя?
— Пишет. День и ночь пишет, и все пьесы какие-то дурацкие. Другие в столицы за чинами да орденами ездят, а этот там другой чин заслужил: коленом. — Марья Михайловна так неосторожно воспроизвела ногой этот (национальный) жест, что на столе подскочили все ножи и тарелки.
— Матушка? — в испуге проговорил Антон Васильевич, которому все содержимое его тарелки чуть не вылетело на жилет.
На этот раз вмешательство в разговор прошло ему даром, и внушительного «помолчи» не последовало.
— Неужто? — воскликнула Клавдия Алексеевна.
— Да, да: за пасквили и выгнали его, и пьесы все обер-полицмейстер порвал и сжег, он здесь уже новые понаписал. Затем и театр свой строит, чтоб было где их представлять.
— Милая!… — только и могла произнести, благодаря полному рту и растерянности от такого обилия таких потрясающих новостей, Клавдия Алексеевна.
Под неумолкаемый рассказ Марьи Михайловны кончили обед и только что перешли в гостиную, в соседней зале послышались голоса и показались круглый, как огурчик, Арефий Петрович и угрястый Заводчиков.
— Что скажете хорошенького, Арефий Петрович? — затаив внутреннее торжество, спросила Марья Михайловна, когда толстяк сочно прикладывался к ее руке.
— Где уж нам новое что-нибудь знать! — скроив постное лицо, провизжал тот. — Мы все на стареньком ездим; вот Клавдия Алексеевна другое дело, она даже насчет пентауровского забора может кое-что рассказать!
Смуглая Клавдия Алексеевна потемнела еще более, и маленькие глазки ее засверкали.
— Да уж что поделать, для меня и забор хорош! — язвительно ответила она, пожав плечами. — Зато ничего из своей головы не выдумываю, да не распускаю по городу, как это один индейский петух делает!
Званцев вспыхнул, сдвинул назад голову, отчего на шее у него образовалось словно ожерелье из жира, и он действительно удивительно стал похож на изогнувшего свой зоб индейского петуха.
— То есть какой же это петух, позвольте спросить?
— А такой это петух, позвольте ответить, — глупый!
Смех и аплодисменты приветствовали решительный ответ Соловьевой.
Арефий Петрович молча поглядел на всех, потом полез в боковой карман, для чего, должно быть, в помощь руке, выпятил нижнюю губу чуть не на самый галстук и достал какую-то сложенную вчетверо бумажку.
— Незабвенный учитель, философ Сократ, — торжественно начал он, — сказал великую истину: пренебреги! И потому я не возражаю знатоку рязанских дел… особливо заборных…
Гостиная опять покатилась со смеху.
Званцев поднял над головой бумажку.
— Господа, завтра это объявление, которое я держу в руке, будет расклеено по городу. Помимо него, печатаются пригласительные билеты, которые будут разосланы всем господам дворянам!
— Какое объявление? Какие билеты? Что такое? — посыпались возгласы. — Прочтите! Да читайте же, Арефий Петрович!