В качестве «свиней» в рассказах его поочередно, а то и все вместе, выступали разные непосещавшие их дом лица, а чаще всего Заводчиков.
Елизавета Петровна затаила против него зуб, как против злейшего врага своего.
В утро великого выхода Андрей Михайлович, объездивший в своей фантазии решительно всех крупных чиновников города и добравшийся уже до губернатора, должен был опять ехать к нему, чтобы просмотреть у него кое-какие секретные документы.
Штучкин облачился во фрак и громко приказал кучеру везти себя к губернатору. У ворот дома последнего он отпустил свою бричку и, когда кучер скрылся за углом, кликнул проезжавшую извозчичью гитару, уселся на нее верхом и кружным путем покатил к Лыбеди.
Гусаров он дома не застал и, узнав от денщиков, где они, поспешил туда же. Но большой конец пришлось ему отплясать пешком, так как отпущенный им извозчик уже уехал, а другого, как назло, на пустынных улицах не попадалось.
Елизавета Петровна, обуреваемая радостью и горделивыми мыслями по поводу близких отношений, начавших устанавливаться между ее мужем и такой персоной, как губернатор, разгуливала в белом, достаточно замасленном капоте по своей небольшой зале, когда вдруг услыхала стук дрожек, подъехавших к дому.
Она поспешила к окну и увидала, что с гитары слезает и торопливо сует какую-то мелочь извозчику угрястый господин небольшого роста; он повернулся, и Елизавета Петровна, знавшая в лицо весь город, узрела входящего на их крыльцо Заводчикова.
Кровь бросилась ей в голову от мысли, что этот человек, спаивающий ее мужа и мешающий ему во всем, осмелился дойти до такой наглости, что явился к ним в дом.
В один миг Елизавета Петровна очутилась у двери в лакейскую и чуть приотворила ее. Лакейская была пуста; отсутствовал даже казачок.
Ручка наружной двери повернулась, а так как они запирались только на ночь, то гость открыл ее и вошел в дом.
Навстречу ему выступила Елизавета Петровна.
— Здравствуйте… — пробормотал гость. — Я Заводчиков, я поклониться приехал.
— Да? Ну, кланяйтесь… — отчеканила Елизавета Петровна, уперев руки в бока.
— Я покойнику…
— Что? — Елизавета Петровна обомлела.
— Покойнику… — громче повторил Заводчиков, полагая, что собеседница с глушинкой. — Когда, в котором часу скончался Андрей Михайлович?
Звучная пощечина, что пистолетный выстрел, треснула в лакейской и отдалась в зале.
Заводчиков в испуге схватился за щеку и попятился к двери.
— Пьян, каналья? До сих пор пьян, рожа неумытая? — как будто спокойно и даже ласково говорила Елизавета Петровна, наступая на гостя. — До покойников допился, мерзавец? Будешь спаивать мужа? Будешь?
— Что вы? Что за шутки… что за шутки?… — лопотал Заводчиков, отступая и получая плюху за плюхой… У порога он споткнулся, грохнулся на спину на площадку перед дверью, хотел вскочить, но Елизавета Петровна так удачно ткнула его в бок ногой, что он скатился ступеней через пять, поднялся и, забыв про свалившуюся шляпу, ударился бежать от «гостеприимного» дома.
— Я тебя! Попадись ты мне еще раз, свинья несчастная! — прокричала ему вдогонку Елизавета Петровна, пуская наподобие серсо над улицей оставленную беглецом шляпу.
Глава X
Еще за неделю до открытия театр был вполне готов: устроен он был в виде просторного, высокого сарая и обшит внутри выстроганными досками; целое полчище маляров расписывало стены гирляндами самых изумительных ярких цветов, произрастающих, может быть, только в центре Африки и в ботанике еще неизвестных; между ними резвились хороводы амуров и виднелись триумфальные арки.
Плотники устраивали помещение для оркестра и ложи по бокам его. Барьеры обтягивались красным кумачом; переднюю часть половины зрительного зала наполняли разнокалиберные стулья и кресла; в задней вместо них вытягивались длинные деревянные скамейки: эта часть занимала возвышенный помост и отделена была от «благородной» невысокою стенкой и предназначалась для всякого рода разночинцев.
Для входа в парк, где Пентауров предположил в вечер открытия устроить гулянье, возводилась триумфальная арка; на широких дорожках наколачивали на подрамочники полотно, и тут же несколько босых маляров гуляли по нему и длинными кистями, что швабрами, писали декорации; у деревьев стояли и просушивались уже готовые багдадские дома и минареты; на траве лежали морская даль и небо такой замечательной синевы, что глядевшее на них в просветы деревьев настоящее небо казалось совсем выцветшим; в даль аллей протягивали проволоку для разноцветных фонариков, вкапывали столбы.