— Ладно… — пробурчал хозяин.
— Сто лет вам прожить, да двести на карачках проползать! — обрадовано воскликнул Тихон.
— А ты поосторожнее будь! — наставительно сказал Шилин. — Не суй зря кулачищем во всякое рыло. Да и словесность свою поуйми: она у тебя хороша, да дорога только!
Тихон даже прореготал от какого-то веселого воспоминания.
— Это верно, что дорога: за кажное слово надысь квартальному по трешке отдать пришлось!
Все, кроме Зайцева, присевшего на диван за книжку, выпили снова.
Тихон наклонился в сторону Белявки.
— Что я вам скажу, Григорий Харлампыч? — вкрадчиво, с видом кота, оставшегося наедине с крынкою молока, проговорил он.
— Ну-те?
Тихон приставил обе руки к уху Белявки и что-то зашептал ему.
Внимательное сперва лицо актера стало улыбаться; осовелые глаза замаслились.
— Ах ты… бодай те мышь!… — вырывалось у него. — Хе-хе-хе… Ну да уж ладно: сделаю!
Тихон с залоснившимся от жира и удовольствия лицом откинулся назад.
— Стало быть, шабаш, Григорий Харлампыч? Вы для меня постарайтесь, а я вам вот как угожу: по самое иже еси! — Он черкнул себя пальцем по горлу.
Руки их шлепнулись друг о друга в знак заключения союза.
— Ладно, вышлю я тебе ее с репетиции: ты в подъезде театра жди! — пообещал Белявка.
Он встал и начал прощаться; с ним вместе схватился со стула и ушел и молодой Хлебодаров.
— Охота тебе, Смарагд, с этой свиньей вожжаться? — проговорил, опустив книгу, Зайцев, когда за ушедшими затворилась дверь.
— Что ты все ангелов на земле ищешь? — ответил Шилин. — Ангелы, брат, на небесах, а земля это скотный двор небесный — она вся под скотов отведена!
Глава XIII
Успех трагедии окрылил Пентаурова. Он чувствовал себя помолодевшим и выросшим и, прогуливаясь в одиночестве в своей зале, мечтал о том, как весть об его замечательной пьесе долетит до Петербурга, как там зашевелятся все и захотят увидать ее… Затем последует триумфальное представление в столицах… статьи в альманахах и ведомостях… всюду его напечатанные портреты… Голова готова была разлететься у Пентаурова от напора радостных мыслей!
Ванька, считавший своей обязанностью подсматривать за барином, передавал в людской, что тот постоянно и подолгу стал простаивать перед зеркалами в зале, причем то задирал голову и засовывал руку за борт сюртука, то, избоченившись, отставлял вперед одну ногу, а руку закладывал за спину; иногда он даже подпрыгивал и взмахивал руками, как бы воображая, что у него крылья.
О том, что успехом своей пьесы он был обязан исключительно Белявке, сумевшему скрасить ее обстановкою и разными актерскими фортелями, он не подозревал совсем. Не подозревал этого и Белявка.
Но неожиданно появилась и черная точка на светлом горизонте Пентаурова: ему передали, что весь город зовет Антуанетину — дубинетиной.
Голос в глубине души подсказывал ему, что молва права — в Антуанетиной было что-то деревянное, и после того, как он узнал ее прозвище, на репетициях, которые он посещал ежедневно, она стала не нравиться ему больше и больше.
А между тем следующая пьеса «Стрелы любви» всецело лежала на плечах героини.
Кем же заменить ее, откуда достать новую, лучшую актрису?
Сколько ни раскидывал умом Пентауров, как ни приглядывался к дворовым девушкам — замены Антуанетиной не было.
Во время одного из таких раздумий носастый Ванька доложил ему, что его хочет видеть Белявка с какими-то двумя людьми.
Пентауров приказал их впустить, и в кабинет вошли Белявка, а с ним долговязый Агафон с черными кудлами на голове и какой-то небольшого роста светлолицый человек в потертом подряснике. Двое незнакомцев низко поклонились барину.
— Насчет басу докладывал я вам-с… — начал Белявка. — Вот он-с… Агафон Присноблаженский!
— А этот кто? — спросил Пентауров, переводя взгляд на другого.
— Это-с?… — Белявка кашлянул в кулак. — Товарищ его… дьячок Стратилат… Служить у вас хочить…
— Да ведь я же не архиерей? — воскликнул, приподняв обе розовые ладошки, Пентауров.
— В театре-с… актером!
— А, вот что… Ну а как же твое дьячковство?
— Уйду-с!… — решительно ответил Стратилат, встряхнув головою. — Ничего в моем звании хорошего нет!
— Что же они у нас будут делать? — Пентауров вопросительно взглянул на Белявку.
— Нужны нам актеры, мало их у нас-с… С ними усякую вашу пьесу поставим! — ответил тот. — И ненадежен у нас Бонапарте!
— А что? — быстро спросил Пентауров. — Все пьет?
— С самого открытья не протрезвлялся-с… Ролю с меня все трагическую требует!
— Он? Трагическую? — Пентауров засмеялся. — Что же ты, урезонил его?