Выбрать главу

На балкон развязною походкой вошел одетый в коричневое пальто человек, сильно поношенный, с лысиной до полголовы и с желтыми мешками под глазами — прищуренными и маленькими.

— Бабинька, здравствуйте! — воскликнул он, завидев выпрямившуюся и глядевшую на него старуху, близ которой стояла Леня. И он несколько раз поцеловал сперва руку, затем щеку Людмилы Марковны.

Та взяла его за острый подбородок и несколько секунд всматривалась в лицо и глаза; Степан Владимирович прищурился окончательно, и бритые щеки его как бы распухли от улыбки.

— Ты — Степа? Однако… — раздельно проговорила Пентаурова и опустила руку.

— А что, бабинька, что? — обеспокоился тот и даже потрогал свои щеки. — Выгляжу я плохо, а? Пыль это… от дороги, должно быть…

— И плешь дорогой натер?

— Ах, вы вот про что, бабинька? — Степан Владимирович усмехнулся и совсем отцовским движением словно помыл руки. — Волос, бабинька, ума не любит: чуть где ум есть, сейчас же вон и с луковицей! — Он захохотал. — Я для своих лет сохранился недурно!

— А сколько их тебе?

— Много, бабинька, целых двадцать семь! А это кто? Неужто Ленька?!

— Леня… — строго поправила старуха.

— Вот выросла! — продолжал Степан Владимирович и, вытащив из-за борта пальто лорнет, стал разглядывать смутившуюся девушку. — Но она прехорошенькая!…

— Ты бы об отце лучше спросил? — прервала его Пентаурова.

— А, об отце, да! Но ведь он уже похоронен?

— Разумеется. Не тебя же ждать в эдакую жару было!

— Ну и что же, как… все ничего?

— Что такое как да ничего?

— Ну, умер он, не болел? Вы писали — сразу, от разрыва сердца? Завещания он не оставил? — Степан Владимирович вдруг явно обеспокоился и даже уставился в лорнет на бабушку.

— Не знаю… Кабинет его запечатан в Рязани. А вот вольную ее ты найдешь в конторке — там она.

— Вот что? Отец отпустил ее на волю? — Степан Владимирович опять через лорнет воззрился на Леню.

— Да. В тот же день, как откроешь кабинет, бумагу эту пришли мне с надежным человеком.

— Хорошо… непременно… Надеюсь, завещания нет, ведь я же один наследник?

Людмила Марковна молчала.

— А сколько Баграмово дохода дает?

— Это ты у приказчика спроси… — ответила она.

— Да, да… — подхватил Степан Владимирович. — Вообще я здесь, как следует, займусь!

— Чем?

— Хозяйством, всем. Поставлю все на надлежащую ногу и опять уеду.

— Служишь, что ль?

Степан Владимирович сморщился, словно отведав чего-то кислого.

— Нет, бабинька, фи!… В гражданской разве можно служить у нас? Но у меня в Петербурге знакомства, связи… — Он вытянул при этих словах ноги и положил их одна на другую. — Все это надо поддерживать…

— Зачем?

— Как зачем? Мы будущие государственные люди, бабинька! Маленького места я не возьму, я Пентауров, ну а когда мне предложат что-нибудь крупное — тогда другое дело. И это время недалеко… Будьте покойны — в свое время ваш внук будет министром! Однако, бабинька, я пойду помоюсь и потом опять вернусь к вам беседовать! — Он встал со стула и ушел, сопровождаемый лакеем, в дом.

Людмила Марковна взглянула на Леню.

— Совсем дурак! — молвила она вполголоса.

На следующее утро будущий министр укатил в Рязань: очень уж было велико у него нетерпение поскорее попасть в заповедный кабинет и осмотреть все шкафы, столы и ящики.

Жизнь в Петербурге и ожидание министерского поста в разных модных ресторациях в обществе золотой молодежи стоила больших денег, и Пентауров, в котором честолюбия было еще больше, чем скупости, запутался в долгах. Это не мешало ему верить самому и с многозначительным видом уверять своих друзей, что он действует по плану: «Я сею сотни рублей, — говорил он, — а из них у меня вырастут тысячи!»

Глава XXIV

В Рязани Степан Владимирович немедленно послал за полицией, кабинет распечатали, и Пентауров, запершись в нем, принялся за тщательный осмотр.

Вздернутый нос любопытного Ваньки, разумеется, тотчас же приклеился к щелке в двери со стороны коридора.

Прежде всего внимание нового барина привлек белевший на письменном столе листок бумаги: неподписанная вольная актерам. Степан Владимирович прочел ее, сжал губы в трубочку и положил бумагу на край стола.

В письменном столе нашлось на несколько сот рублей серебра и золота, и Пентауров с заблестевшими от удовольствия глазами несколько раз погрузил руки в монеты и даже пересыпал их, наслаждаясь их звоном.

В том же ящике лежало несколько ломбардных билетов; он пересчитал их, и цифра денег, положенных по ним, несколько разочаровала его: денег было всего сто тысяч.