— Как все это неожиданно, ужасно!… — взволнованно заговорил он. — И смерть, и пожар! А ваша бумага?
— У меня.
Гусар перекрестился.
— Слава богу! — произнес он от глубины души. — Нашлась?
— Да… — нерешительно ответила Леня; ей опять приходилось умалчивать о многом.
— И сегодня же назад уедете, на похороны?
— Нет, я на похоронах не буду, я уже совсем уехала из Баграмова!
Светицкий с беспокойством заглянул ей в глаза.
— Случилось что-нибудь? Дерзость какую-нибудь он позволил себе вам сказать? — В глазах гусара засветились угрожающие огоньки.
— Мы поссорились, и я больше не хочу его видеть…
— Что же произошло?
— То, что уже исчезло… — с улыбкой сказала Леня. — Не надо волноваться, и будем говорить о другом!…
— Видите, что значит быть одной? — произнес Светицкий. — Всякая дрянь осмеливается обидеть вас!
— Все это прошло и кончено, теперь начинается новая жизнь!
Светицкий отвернулся, насупился и забарабанил пальцами по столу.
— Чем же вы начнете новую жизнь? — спросил он.
— Уеду в Москву, на сцену… там буду равная с равными…
Гусар не отвечал и продолжал барабанить, но стук все ослабевал и делался нервнее.
— Что же вы молчите, Дмитрий Назарович?
— Я обещал молчать… — пожав плечами, проговорил Светицкий.
— Иного выхода нет… — тихо сказала Леня.
— Нет?! — Светицкий отодвинул стол так, что все загремело на нем, и встал со стула. — А я? — Он протянул обе руки к Лене. — Леня, ведь я же без вас жить не могу!
— Боюсь, раскаиваться потом станете, Дмитрий… — Она не успела договорить. Светицкий схватил ее в объятия и принялся целовать.
— Не пущу! Никому не отдам! Моя! — в исступлении вскрикивал он в то же время. — Да? Правда?
Ответа не было, но он почувствовал, что Леня прильнула к его груди.
Восторг Светицкого не имел предела.
— Будет, будет… пустите! — смеясь и плача от счастья, говорила Леня, отбиваясь от него.
— Господи, я с ума, кажется, сойду?! — вымолвил наконец он.
— А родные ваши согласятся ли? — тихо сказала раскрасневшаяся Леня.
— У меня их нет! — ответил Светицкий. — И почему сказала «ваши»?
— Твои… — поправилась она.
— Когда же наша свадьба?
— Не знаю… когда хочешь… — Леня поалела окончательно. — Только пусть она будет самая скромная!
— Одни свои гусары будут. И сейчас же возьму отставку и уедем ко мне, в Орловскую губернию!
— Тебе жаль расставаться с полком будет? Ведь это из-за меня ты из него уйдешь?
Светицкий засмеялся.
— Нет, из-за расстроенного имения! — ответил он. — Будет бездельничать, надо взяться за него как следует! Вместе будем хозяйничать, хорошо?
— Еще бы! — ответила Леня. — Вот и новая сказка началась! — прибавила она со счастливой улыбкой. — А книги у тебя есть? Их много заведем, много!
— Сколько захочешь! — Светицкий нежно обвил рукой ее стан.
Послав за Светицким, Шилин направился в театр к Белявке и застал его в каморке, служившей ему и жилищем, и уборной. Белявка завязывал небольшой узел со своим скарбом.
— Иль уходить собрался? — спросил Шилин, войдя.
— А ясное дило! — сердитым тоном отозвался Белявка. — С подлецами мени тут робить нечего! Это видал? — добавил он, указывая пальцем на огромную, начавшую синеть шишку, украшавшую его лоб.
— Н-да?… — отозвался Шилин. — Желвак на совесть! Нагрубил ты, что ли, ему?
— Де ж я грубив? — воскликнул Белявка. — Гроши тилько свои спросив! Ну, отдай не все, заплати хоть сколько-нибудь, но ведь не мордой же об дверь? Невозможно ж!
— Говорил я тебе — выжди, не докучай зря: нашел тоже время, когда счет спрашивать — после пожара?
— А де ж я его потом искать бы став? В Питер за ним, что ли, ихать было?
Шилин не возражал.
— А ко мне жиличка приехала… — рассеянно сказал он, помолчав.
— Кто такая?
— Леонидова, актриса ваша.
Белявка уставился на гостя.
— И все-то твой Ванька понабрехал тебе! — продолжал Шилин. — Порол невесть что; и конторку-то барин ломал, и вольную в книги прятал, а она давным-давно у нее в кармане лежит!
— Да ну?
— Сам видел.
— Та и хвала Господу! И шо за двор такой подлючий: ни барину, ни холую верить нельзя!
— Когда в путь думаешь? — спросил Шилин.
— А седни же. Повидаюсь тилько с одним чоловиком, с Тихон Михалычем, та и до Москвы.
— Ну, счастливо тебе, когда так! — сказал, встав с табурета, Шилин. Он расцеловался с Белявкою и, выйдя из его каморки, зашел в другую, где помещались Стратилат и Агафон.
Те тоже собирались уходить в Москву; на деревянных нарах, служивших им вместо кроватей, лежали длинные дорожные палки и пара маленьких узелков в красном и синем платках.