Утопающий хватается за соломинку, и Пентауров решил съездить к нему и попросить его участия и помощи, чтоб как-нибудь уговорить гусар отказаться от их вызова.
В десять часов утра четверня Пентаурова уже въезжала в ворота шемякинской усадьбы, но там Степана Владимировича ожидало разочарование: Шемякин с женой не возвращались со вчерашнего дня и ночевали в Рыбном.
Рыбное было рядом, и через пять минут Степан Владимирович вылезал из коляски у балкона Степниной.
Все, кроме Лени, находившейся в комнате у Светицкого, сидели на другом балконе в саду, когда лакей доложил, что приехал господин Пентауров.
— Это еще зачем? Не нужно его, не нужно! — сердито произнесла Степнина. — Так и скажи, что не хотим его видеть! — Она повысила голос.
Шемякин знаком руки остановил собиравшегося уже бежать лакея.
— Бабушка, разрешите мне его принять? — сказал он таким тоном, что Аня с беспокойством взглянула на мужа.
— Что ты хочешь делать? Зачем? — в один голос спросили она и Степнина.
— Хочу поговорить с господином дворянином Пентауровым… Проси в кабинет! — обратился он к лакею и последовал за ним в зал.
— Не узнаете, конечно? Давно не видались с вами!… — приятно улыбаясь, начал Пентауров, увидав входящего Шемякина.
Тот притворил за собой дверь и не заметил рук, протянутых к нему Пентауровым.
Степан Владимирович несколько осекся.
Шемякин указал ему на кресло.
— Чем могу служить? — холодно спросил он, опускаясь напротив него на другое и вскинув ногу на ногу.
— Я к вам, в сущности, по делу… — начал Пентауров. — Вернее, с большой просьбой. Помогите мне, как дворянин дворянину.
Шемякин молча наклонил голову.
— Я в ужаснейшем положении. У меня скончался отец, а потом бабушка — я их так любил; затем этот пожар дома — прямо кошмар какой- то! Здоровье все это мне расстроило до невозможности! Я совсем болен! И тут вдруг вчера еще новое: ко мне ворвался гусарский офицер — некто Светицкий, стал кричать и требовать от меня какую-то девку — а я ее и не видал и не знаю…
— И не видели и не знали? — переспросил Шемякин, начиная слегка покачивать ногою.
— Разумеется: ее отпустил на волю еще мой покойный отец! Офицер в ответ на мои слова, что ее нет у меня, выхватил саблю, чуть не искрошил меня. Что же мне оставалось делать? Я выстрелил и ранил его, но ведь это он ворвался ко мне, он хотел убить меня, а не я! Я не виноват! И вчера же ко мне приезжали двое других офицеров и вызвали меня на дуэль с целым эскадроном. Да, позвольте, за что?! Почему? Я этого не понимаю. Но ведь я же не могу стреляться со всяким, кому это вздумается? Я человек государственный, у меня важные дела в Петербурге, там меня ждут, и вдруг я тут…
— Что же вам от меня угодно? — проронил Шемякин.
— Вашей помощи, дорогой мой. И я вам, может быть, пригожусь когда-либо! Урезоньте их, уговорите!… Избавьте меня от этой нелепой дуэли!
— И вы даете честное, дворянское слово, что Леониды Николаевны красть не приказывали, нигде у себя ее не держали и никогда ей гнусностей не предлагали?
Слова Шемякина звучали раздельно и металлически.
— Честное слово!
Пентауров даже перекрестился.
— Извольте, помогу! И даже больше-с… Можете сегодня же безбоязненно уезжать в Петербург. Никто вас больше не обеспокоит!
— Да ну? — воскликнул обрадованный Пентауров.
Шемякин встал.
— Прошу посидеть минуту! — сказал он и вышел за дверь.
Степан Владимирович шлепнул себя по ляжкам и даже подскочил от нахлынувшего восторга. Потом поднялся с кресла, заложил руки за спину и, улыбаясь, принялся прохаживаться по кабинету.
«А ведь действительно дельный парень! — думал он про Шемякина. — Как он только все это устроит?»
Дверь отворилась, и показались пятеро дюжих конюхов; один нес здоровенный пук розог.
Шемякин вошел последним и затворил за собой дверь.
— Раздеть его! — приказал он конюхам.
Пентауров посерел, выпучил глаза и попятился.
— Что вы? Что такое? — пробормотал он, охваченный ужасом.
— Живо! — Шемякин слегка возвысил голос.
Конюхи в один миг скрутили кусавшегося и дравшегося Степана Владимировича, сдернули с него щегольские светлые панталоны и разложили на ковре из медвежьей шкуры.
— Пороть! — коротко сказал Шемякин.
Свистнули розги. Пентауров неистово завизжал и забился, но здоровенные детины держали его за руки и ноги. Розги свистели и клали рубец за рубцом на белое тело «государственного» человека.
В дверь кабинета раздался сильный стук.
— Саша, что тут происходит? Пустите?! — послышались из-за двери взволнованные женские голоса.