На перемене мальчишки обступили Альбина.
Нет, он оказался не такой уж простофиля. Хотя все вели себя сперва сдержанно. Альбин почти сразу понял, что дело нечисто. По глазам, видно, понял, по первым, со скрытой ехидцей заданным вопросам. Отвечал коротко и настороженно. Поглядывал как пойманный бельчонок.
Кто-то уже с деланной заботливостью поправлял на нем курточку, сдувал невидимую пыль, кто-то пригладил макушку.
– А это что у тебя такое красивое? – Пальчик с приторной улыбочкой потянулся к значку на куртке Альбина. Значок и правда был хорош: выпуклая хрустальная линза размером с трехгрошовую монетку, в тонкой серебряной оправе, а под стеклом, на темно-васильковом фоне, – золотая буква «С» и крошечная звездочка. Похоже на старинную мусульманскую эмблему.
– Не тронь, это о л о, – быстро и насупленно сказал новичок.
Рука Пальчика замерла в дюйме от значка. Что бы там ни случалось между мальчишками, как бы ни враждовали они, но был один закон, который никто нарушать не смел: то, что объявлено «оло», трогать нельзя. Это как «табу» у древних туземцев. Конечно, если какой-нибудь дурень объявит «оло» дрянную игрушку, модную обновку (чтобы не лапали!) или свою собственную персону, чтобы защитить себя от насмешек и тумаков, – этот номер не пройдет. Мальчишечий народ чутко определял, где подлинное «оло». Например, были «оло» разные талисманы, крестики у ребят из христианской общины, штурманский планшет у Владика Руцкого – память об умершем деде… И сейчас все чутьем поняли, что значок у новичка – настоящее «оло». В настороженном молчании появилось что-то вроде уважения. А секундная нерешительность Пальчика еле-еле, но поколебала его авторитет. Опытный Пальчик это ощутил тут же. И среагировал:
– Ах, извини, я не знал… А это что у тебя? Надеюсь, не «оло»? – Он ткнул в подол куртки. Альбин нагнулся. И Пальчик ловко ухватил нос новичка, сжал крепкими костяшками.
Конечно, Альбин замычал, запищал, закричал гнусаво, задергался. Затопал новенькими туфельками! При общем веселье. А Пальчик водил его голову за нос туда-сюда и тонким «дошколячьим» голоском напевал только что придуманное:
Альбин сильно дернулся, освободился и, не разгибаясь, ударил Пальчика головой в грудь. Тот отлетел. Но на ногах удержался. И не взъярился, не врезал тут же нахалу. Подышал, покачал головой и сказал тоном огорченного директора колледжа:
– Вы видели, дети? Только переступил порог класса и уже так себя ведет. Допустимо ли такое? А?
Все обрадованно завопили, что недопустимо. И выжидающе уставились на Пальчика. Тот сокрушенно вздохнул:
– Ступай на свое место, новичок. Я подумаю, как поступить с тобой. – Пальчик не торопил события. Главное, что начало было положено. Выражаясь по-научному, создан «казус белли» – повод для начала военных действий. Хотя едва ли можно считать военными действия, когда три десятка человек безнаказанно изводят одного.
Все с того дня пошло по обычной программе. Новый ученик получил персональное прозвище – Утя – и в первую неделю полностью испытал, что значит быть мулей в четвертом классе государственного мужского колледжа города Руты.
Его редко били всерьез, хотя на серьезный отпор он был не способен (разве что доведут до отчаяния!). Интереснее было изматывать мулю понемногу. Щипками, дразнилками, «случайными» тычками, подложенными в портфель химическими «вонючками»… На мулю разрешалось даже ябедничать, тем более что считалось это «просто шуткой». Например:
– Мадам Кларисса, ученик Ксото хочет выйти, но стесняется попроситься!
– Ксото, в чем дело? Правда? Ну, ступай тогда…
– Да врет он! Никуда мне не надо!
– Я не вру! Если не надо, тогда почему тут… – И сосед Альбина картинно зажимает нос. И все хохочут.
И Корнелий хохочет.
Первое время Утя ловился на обманное сочувствие. Стоит он на перемене в уголке, зыркает боязливо, и тут подходит кто-нибудь с заботливым, серьезным лицом:
– Утя… ой, извини, Альбин… Я смотрю, этот гнида Клапан опять к тебе приставал? Что ему надо?
Утя вскидывает глаза – в них радостная искорка надежды: неужели нашлась хоть одна добрая душа?
– Ты его не бойся, – ласково учит «доброжелатель». – Если он делает вот так… – следует рассчитанный удар «под чашечку», и Утя стукается коленками о паркет, – то ты его вот так! – И «наставник» помусоленным пальцем ввинчивает в Утино темя болезненную «грушу».
– У, гад! – Утя вскакивает, левой рукой держится за ногу, правой беспомощно замахивается на обидчика.
Тот отпрыгивает, сокрушенно ищет справедливости у собравшихся:
– Вы видели? Я ему помочь хотел, а он…
– Нехорошо, Утя, – говорит Пальчик. – Почему ты такой агрессивный? Ну-ка, встань прямо, когда с тобой разговаривают. – Он берет Утю за ухо, заставляет отпустить ногу и распрямиться. На ноге Ути – синячище, в глазах – жидкие бусины. Он опять безнадежно замахивается…
– Что здесь происходит? – Этот строгий голос будто откуда-то с высоты. Но Пальчика «с катушек не собьешь».
– Господин дежурный учитель, мы сами не понимаем: он сперва на всех наскакивает, а потом сам же плачет! Он, наверно, нервный…
– Разойдитесь немедленно! И чтобы такого больше не было!
– Хорошо, господин учитель…
Утя смотрит на недругов с бессильной ненавистью. Нет, он ничего не скажет дежурному наставнику, не будет объяснять правду. И не потому, что опасается прослыть не только слабаком, а еще и ябедой, терять ему все равно нечего. И уж, конечно, не потому, что жалеет своих мучителей или боится мести. Тут что-то другое… Что?
Внешне Корнелий относился к Уте как все. Щипал и подтыкал, хохотал над его беспомощными попытками защититься. И над наивными вопросами: «Что я вам сделал? Ну, объясните же, наконец, по-человечески, что вам от меня надо?» Как ни верти, а все-таки приятно было, что не ты теперь самый безответный и слабый. Что есть в классе личность, которую можно обхихикать и пнуть и не получить сдачи. И Корнелий порой делал это. Не только ради удовольствия, но и для того, чтобы видели, что он уже не муля.
Впрочем, инстинкт подсказывал, что перегибать палку по отношению к Уте Корнелий не должен. А то найдутся умные люди и заметят: «Во, как завыступал Дыня! Давно ли на четвереньках бегал, а теперь осмеле-ел… С чего бы?» Возьмут да и отступятся от Ути, решив, что прежний муля удобнее нового.
Поэтому случалось, что Корнелий порой незаметно уходил из толпы, веселившейся вокруг несчастного Ути. Уходил еще и потому, что за желанием насладиться своей (какой-никакой) властью и силой шевелилось сочувствие к этому неприкаянному Альбину. Ведь сам досыта нахлебался такой жизни! И бывало, что, встречаясь с Утей взглядом, Корнелий отводил глаза.
Свою форменную курточку Альбин больше не надевал, приходил на уроки в обычной клетчатой рубашке. Но значок носил по-прежнему. Правда, прицеплен был значок так, что его прикрывала лямка штанов. Над этими лямками (на спине крест-накрест, на груди перекладинка, на животе – пуговицы, как у первоклассника) тоже хихикали. Но не сильно. Все понимали, что, надень Утя хоть самый взрослый и мужественный костюм, все равно он останется мулей. Даже еще больше будут дразнить. И сам Альбин это, конечно, понимал.
И все же (Корнелий смутно это чувствовал) был в Альбине какой-то стерженек. Скрытое упрямство или гордость. Он никогда не прятался от тех, кто над ним издевался. Притиснется спиной к стенке и ждет…
Наверное, из-за этого неумения убегать от опасности он и не отказался от должности «котельщика».
В конце учебного года четвертый класс готовился к традиционному походу по окрестным лесам. Конечно, то, что ожидалось, трудно было назвать настоящим походом, просто двухдневная экскурсия с ночевкой в благоустроенном пансионате «Оранжевые скалы». Но предполагалось несколько привалов сделать в лесу и готовить еду из собственных припасов. Учитель гимнастики, который занимался подготовкой экспедиции, сказал: