- Температура! Ладно. Дыня и один справится, он у нас старательный.
Что вынес Корнелий за те два дня, можно догадаться. Но вынес, черт возьми! Глотая слезы, огрызаясь и даже нарываясь на драки с удивленными таким "Дыниным психозом" одноклассниками, он зло и упрямо тянул свою лямку до конца. Не бросил проклятый котел и не пожаловался учителю. А в конце похода, когда подлый Клапан стал опять привязываться к Корнелию, Пальчик вдруг дал своему адъютанту хлесткую, как выстрел, плюху.
- Ты небось только жрал, а Дыня за всех посуду драил! Убью, бактерия... А Корнелию сказал: - Мы Уте потом ноги повыдергаем. Слинял от похода, мамина курочка, на тебя все взвалил. А ты ничего, жильный.
От такого признания внутри у Корнелия растеклось радостное тепло. Даже в глазах защипало. И он сказал с хрипотцой:
- Я с ним сам разберусь, с дезертиром.
Но никакой злости на Утю у Корнелия не было. Вроде бы кипел от яростной досады, а в глубине души понимал: вовсе Альбин не дезертир. Если не пришел, значит, в самом деле не мог.
После похода начались каникулы. Сперва Корнелий поехал с родителями в пансионат на Птичий остров, а затем они сняли дачу на окраине Руты.
Здесь была своя ребячья компания, раньше Корнелий никого не знал. Никого, кроме Альбина. Семейство Ксото жило на даче в соседнем квартале.
Увидев здесь Альбина первый раз, Корнелий испытал тяжкое смущение, даже испуг. А Утя обрадовался.
Впрочем, он был здесь никакой не Утя. Его звали Алька, а чаще Калька или Хальк. И он был равный среди равных.
В этой дачной вольнице и не пахло нравами государственного мужского колледжа. И не было никого, похожего на Пальчика. Случалось, что ссорились и даже дрались, но главные мальчишечьи законы были прочны: двое на одного не нападают, слабого не дразнят. Конечно, над боязливостью и неловкостью смеялись, но посмеются и забудут. Здешний ребячий мир снисходительно прощал недостатки своим питомцам. Наверно, потому, что в каждом жило ощущение свободы и беззаботности. Лето теплое, небо чистое, лес и озеро ласковые, игры веселые. И нельзя идти против природы, травить жизнь страхом и обидами.
Увидев ребят и Альбина среди них, Корнелий растерянно встал посреди аллеи. Но Альбин глянул ясно, беззлобно и сказал мальчишкам:
- Это Корнелий, мы в одном классе были. - Потом спросил: - Ты, значит, тоже здесь поселился?
- Ага... - неловко сказал Корнелий.
- Ну, пошли! - Альбин стукнул о землю красно-желтым мячом. - Мы в пиратбол на берегу играть будем. Знаешь такую игру?
Вечером они шли домой вдвоем, и Альбин, глядя под ноги, вдруг сказал, негромко так:
- Ты, может, думаешь, будто я нарочно тогда в поход не пошел, с испугу?
Корнелий изо всех сил замотал головой:
- Не, я знаю, что ты болел!
- Тебе, наверное, досталось там...
- Ну и черт с ними! - Корнелий мужественно прищурился.
- Дикие какие-то, - почти шепотом проговорил Альбин. - Я так и не понял: что им надо? Все на одного.
- Это Пальчик всех заставляет... - пробормотал Корнелий. И тоже стал смотреть под ноги.
- Нет, - вздохнул Альбин. - Все какие-то... Если бы Пальчик подевался куда-нибудь, они бы другого нашли.
Альбин говорил "они", как бы отделяя Корнелия от остальных, от класса. И Корнелий радовался этому, хотя от стыда покалывало щеки.
Значит, Альбин понимал, что он, Корнелий, зла ему не хотел? Может, и не помнил даже, как Дыня вместе с другими потешался над новичком? Нет, помнил, конечно, только чувствовал, что Корнелий тянется за другими от собственной беспомощности.
Альбин вдруг запрыгал на одной ноге, а другую поджал, отколупывая от босой ступни вдавившийся камешек. Потом быстро глянул на Корнелия из-за голого коричневого плеча.
Корнелий насупленно сказал:
- Ты теперь уже не вернешься в колледж, да?
- Почему же? - Альбин встал на обе ноги, наклонил голову набок. - Я вернусь. Только... я теперь так им не дам с собой. Я тогда не знал, а теперь знаю.
- Что знаешь? - Корнелий опять почему-то смутился.
- Как жить, знаю, - просто ответил Альбин. - Я решил.
Он был вроде бы и прежний Альбин, и в то же время другой. Без вечного ожидания опасности в глазах. Веселый. Открытый.
Он бегал босиком, все в тех же штанах с пуговицами на животе и без карманов, но рубашку не надевал, лямки на голом теле. А на лямке - все тот же синий значок. Откуда и зачем этот значок, Альбина не спрашивали - "оло" есть "оло". Волосы у Альбина выцвели и отросли, сам он стал выше и еще тоньше, ловкий, быстрый, загорелый.
Когда первый раз пошли вместе купаться и Альбин, дернув плечами, сбросил лямки, Корнелий засмеялся:
- У тебя буквы на спине и на пузе...
Незагорелые следы от матерчатых полосок и в самом деле были как буквы: на спине "X", спереди - "Н".
Засмеялся и Альбин:
- Ну да! Я их нарочно загаром не закрашиваю! Потому что это мои инициалы.
- Как это?
- Ну, первые буквы имени и фамилии. Если латинским шрифтом...
- Но у тебя же первая - А...
- Не-е... Произносится будто А, но пишется... вот так! - Он присел и пальцем на сыром песке у воды вывел:
HALBIEN XOTO.
"Вот почему - Хальк", - запоздало догадался Корнелий.
А коричневый Альбин (Алька, Халька, Хальк) отступил в озеро и, выгнувшись, нырнул спиной. Только ноги мелькнули...
...Старший инспектор Альбин Мук все говорил, говорил. Про жену рассказывал, про службу в линейном уланском корпусе ("Ну, а дальше-то что? Торчу вот тут теперь. А зачем все?"). Корнелий кивал, иногда перебивал, отвечал шумно, пытался рассказать про Клавдию: она каждый год развлекается на Побережье, а он света белого не видит, вкалывает, чтобы дом был как у людей. Вот пускай теперь покрутится одна.
Они подливали друг другу, звякали заляпанными стаканами, плакались, а позади этой пьяной мути, позади притихшего, но неусыпного страха в памяти Корнелия разворачивались ясные и подробные воспоминания.
...Был потом еще один разговор о латинских буквах... Вообще-то книг с латинским и славянским написанием выходило мало, обучение в школе шло на основе современной линейной печати. Но старые шрифты знать полагалось, их учили на уроках истории и чтения. А у Альбина, видно, была какая-то особенная привязанность к старине...