…Боксон неслышно зашел в студию, сел в углу на пол (стульев не предполагалось); долго молча наблюдал, как на первоначально белом холсте появляются линии, как их переплетения все более усложняются, запутываются, и как вдруг вся кажущаяся хаотичность красок складывается в зримый образ, отражающий настроение художника, его видение жизни в данный конкретный момент.
— Перерыв! — сказала Джулия, поставив кисть в деревянный стакан. Она подошла к Боксону, села рядом, положила голову на его плечо.
— Тебе сегодня когда в галерею?.. — спросил он.
— Ты проклятый меркантильный француз, даже рядом с женщиной не можешь забыть о коммерции!.. Сегодня у меня выходной!
— В этом трагедия моей жизни — в Англии я лишь наполовину англичанин, а во Франции я очень недостаточный француз!..
— О, бедное дитя!.. — сокрушенно вздохнула Джулия. — Где наши сигареты?
— Остались в спальне, я сейчас!..
Он принес сигареты, пепельницу и зажигалку, Джулия закурила свои ментоловые «Сэлем», он — «Лаки Страйк».
— Я давно хотела тебя спросить, Чарли… — она смотрела на тающее облачко дыма. — Ты ведь убивал людей, да?
— Да. Тебя интересует — сколько?..
— Нет, не это… Что испытываешь, когда убиваешь человека в первый раз? Если не хочешь отвечать…
— Отчего же! Я однажды попытался дать для себя точные формулировки своих ощущений… Это звучит примерно так: потеря невинности, шаг за грань, какое-то чувство удивления — неужели все так просто?.. Чувство причастности к другой человеческой общности — общности убийц… Взгляд на мир другими глазами… Как после первой женщины… Звучит не слишком наивно?..
— Нет. Наверное, так оно и есть… Ты помнишь своих убитых?
— Не знаю… Точнее, стараюсь не вспоминать… По крайней мере, пока получается — не вспоминать…
— Почему ты пошел в Легион? Или об этом нельзя спрашивать?..
— У меня — можно! Хотя, в Легионе я научился утаивать правду при ответе, не лгать, но говорить не все… Ответ звучит так — у меня были разногласия с обществом. Устраивает?
— За неимением лучшего… А сейчас? Зачем ты хочешь стать наемником?
— Ещё в Легионе парни называли меня сумасшедшим…
— Чем ты их так поразил?
— В Сенегале, чемпионом нашего гарнизона по боксу был здоровенный парень из Кайенны, почти мулат, он любил говорить, что он — сын каторжника, видимо, в его краях такая родословная очень ценится. И я рискнул выйти против него на ринг…
— Победил?
— Да — к всеобщему удивлению! Тогда мне дико повезло, два раунда он гонял меня по рингу, я искал, где бы поэффектнее упасть, а пока искал, то защищался как мог, а в третьем раунде наугад махнул рукой и въехал чемпиону в голову. И как-то так удачно попал, что парень не смог встать…
— И что дальше?
— Ребята предлагали мне продолжить занятия боксом — на ставках можно зарабатывать неплохие деньги, у меня был реальный шанс, но я отказался… Поверь, на ринге ничего хорошего нет, в те десять минут, что я провел в этом квадрате, я осознал свое несовершенство — чемпион превосходил меня в мастерстве, меня спасла случайность!.. В рукопашной схватке я могу убить человека одним точным ударом, но сознательно рисковать в шоу — не для меня!.. Я стараюсь не врать самому себе, поэтому формулировка отказа звучит так — если не уверен в победе, а в победе на ринге я не уверен, то лучше уйти от боя до его начала. Не очень сложно?
— Нет, не очень… Тебя не называли после этого трусом?
— Пытались, но особо нахальным я предлагал бой без правил, а все знали, что дерусь я хорошо… Тема была закрыта, а для самоуспокоения парни утвердились в моем слабоумии.
— А в Гватемале ты был уверен в своей победе?
— Скажем так — в Гватемале у меня было гораздо больше шансов.
— Ты действительно сумасшедший — боишься драться на ринге, но не боишься воевать! Когда последний раз ты был на приеме у психопатолога?
— А кто тебе сказал, что я не боюсь воевать? Боюсь, и ещё как! Меня иногда аж трясет от страха! Но на ринге мы с соперником в лучшем случае на равных ведь у меня нет боксерского дарования, красиво махать кулаками перед зеркалом — далеко не бойцовский талант, а на войне я стараюсь иметь преимущество — если же преимущества обеспечить мне не удается, то я не принимаю бой, сохраняя жизнь не только себе, но и своим солдатам. А с психопатологом я разговаривал в Никарагуа — это был отличный парень, в его лечебнице прятались раненные партизаны… Когда за ним пришли люди из «эскадрона смерти», он отстреливался и последний патрон оставил для себя. Его звали Хосе Рейнальди…