- Ну, хорошо тебя в гостях кормили? - Настасья, не глядя на Ваську, занялась обычными, так успокаивающе действующими на нее делами: подмести, переставить, протереть. Руки действуют автоматически, а накапливающая усталость не дает мыслям метаться, а сердцу болеть. Замучить себя работой, кажется, стало ее целью.
Кот сидел неподвижно, не отрываясь, глядел на нее бездонными изумрудными глазами, пока Настасья, не заметив его пристального взгляда, не нахмурилась и не согнала с места. Кот, словно бы очнувшись, коротко мяукнул, потерся о ноги и завалился спать на свой половичок, как ни в чем не бывало.
Стало не по себе. Ощущалась неясная тревога, внезапно захотелось, словно маленькой девочке, прижаться к бабушке или спрятаться под одеяло и отгородиться от этого, такого пугающего мира.
Настасья задернула плотно шторы, закрыла дверь, зашла в комнату. Быстро разделась, но перед тем, как юркнуть в кровать и забыться сном, неожиданно в одной ночной рубашке, подошла к огромному во весь рост, зеркалу, доставшемуся ей от бабушки, и пристально всмотрелась в свое отражение. За год она похудела, запястья стали уже, ноги стройнее. Настасья стояла, рассматривая себя растерянно и удивленно, словно заново открывая себя, свою сущность. Женщина в зеркале показалась ей незнакомкой. В ее темных глазах было больше жизни, чем в Настасьиных, давно потухших.
Спалось плохо. Тихий стук в дверь поднимал ее с кровати. Настасья вскакивала, распахивала дверь и долго вглядывалась в непроницаемую темноту. Темнота казалась живой. Она затягивала, что-то невнятно шептала, и Настасья испуганно захлопнув дверь, снова оказывалась в кровати. Распахнув глаза, лежала, ничего не понимая, удивляясь, до чего же натуральным был этот сон, вот и ступни такие холодные, словно бежала по прохладному полу, а затем стояла возле дверей с бешено колотящимся сердцем, прислушиваясь к ночи за дверями. Снова засыпала и снова просыпалась от стука в дверь, снова стояла, дрожа, возле дверей, тихо спрашивая: "Кто там?"
Но ночь молчала, лишь слышалось как будто чье-то тяжелое дыхание, шаги, уходящие прочь. И снова Настасья лежала в кровати, пытаясь унять дрожь, и понимала, что это сон. Только сон.
Утром болела голова, но женщина заставила себя встать рано и, не позавтракав, поспешила на огород. Копала, собирала остатки урожая, присаживалась ненадолго отдохнуть и снова подрезала, выдергивала, собирала.
Небо хмурилось, ветер хватал холодными лапами, обжигал голые колени. Давило в висках и шум в голове сливался с сердитым шумом далекого темного леса.
Настасья распрямилась и оглядела безлюдную улицу, затем подняла глаза к небу и замерла. Там, высоко, так высоко, что ни птица, ни самолет не летают, сверкали звезды. Они, то словно играя, прятались за набегавшими тучами, то, когда тучи уходили, глядели вниз.
Настасья опустила голову, потерла воспаленные от бессонницы веки. Ветер стихал, облака посветлели и, не суетясь, плыли, чтобы растаять где-нибудь в теплых странах или, если ветер переменится, налиться грозовой водой и извергнуться бушующим ливнем на шпили и черепичные крыши далеких городов.
На соседнем огородике также копалась в земле ее соседка, тетка Галя. Она жила одна, и было ей почти девяносто лет. Настасья, словно в первый раз, с удивлением заметила, как крепка та для своего возраста, как медленно, но почти без передышек, работает, как светло и уверенно горят ее глаза.
Настасья снова взглянула вверх. Небо прояснилось и казалось таким высоким и прозрачно тонким, что если встать на цыпочки, то можно заглянуть за отогнутый лепесток небесной тверди и сосчитать все звезды и планеты.
Голова кружилась. Удивительное спокойствие, смешанное с уверенностью, что это особый день, окутало Настасью. Она увидела себя со стороны: немолодая, уставшая женщина, потерявшая сына, а на лице - упрямая и счастливая улыбка. Это состояние удивило ее и немного напугало. Вопросы, словно сухой песок, посыпались один за другим: "Кто мы? В каком месте я живу? Что мне делать сейчас?".
Спокойствие и уверенность наливали тело силой. Энергия бурлила, выпрямляя уставшую спину, бежала по рукам, давая им легкость и крепость. Настасья сжала кулаки и твердым шагом направилась к маленькому сарайчику с инструментами.
Не замечая ошарашенного взгляда соседки, вышла оттуда с топором в руке и, не меняясь в лице, не теряя уверенности, не вслушиваясь в слова, что кричала из-за забора тетка Галя, не слыша грозного лесного рокота, не обращая внимания на сухие стебли травы, колющей ноги, уверенно двинулась к лесу.
Было около полудня, слабо светило осеннее солнце, но лес стоял погруженный в густой туман. Не пели птицы, замерли звуки. Словно туман, навалившись огромной студенистой массой, задавил все живое.
Настасья молча стояла возле кромки леса, сжав рукоять топора и удивляясь, что не испытывает совершенно никаких чувств. Даже той радости, что накрыла ее, когда увидела звезды в небе. И того чувства уверенности, когда бежала по дороге с одной мыслью: забрать то, что ей принадлежит; даже гнева, того праведного материнского гнева, что давал ей право требовать. Ничего не было. Лишь пустота внутри, лишь молчание леса и нарастающая паника - права ли? Права ли, что поверила в глупые сказки, в странные мифы о лесном запретном царстве? Права ли в том, что хочет сделать сейчас? Ведь можно вернуться домой, принять судьбу и жить дальше. Смиренно ждать, что наступит нужный час, и к ней придут знания, что потери и жертвы были не напрасны, и мир с благодарностью склонит колени перед ней, ее сыном и сотней поколений жителей, сберегших этот рубеж.
Настасья вздохнула и подняла топор, опустила, немного постояла, а затем, нырнув в туман, побрела вглубь леса.
Слушая глухие лесные стоны, хруст, попадающих под ноги мелких сучьев, шорох лежалой пожелтевшей хвои, Настасья раздумывала о том, что сейчас она похожа на нерешительного убийцу, идущего на преступление. Она вздрогнула от такого сравнения и остановилась отдышаться. Туман не редел, но звуки стали четче, и если прислушаться, можно было расслышать отдельные слова и быстрые шаги, спешащие к ней навстречу. Но Настасья не хотела слушать ложные обещания леса, она приложила ладонь к гладкому стволу дерева и легко погладила прохладную кожу.
Потом отошла на шаг, размахнулась и вонзила острый топор в тело сосны. Дерево зазвенело, зашумела его крона, и Настасью осыпало хвоей. Женщина ударила снова, полетели щепки, где-то застучало, застонало, звон стал громче. Настасья ударила в третий раз, звон настиг волной и взорвался внутри головы. Женщина ударила снова и ощутила боль в сердце. Дрожали руки, колени подгибались, Настасья жадно хватала ртом влажный туман, но снова, медленно, будто нехотя, поднимала топор и била наотмашь. Когда топор выпал из ослабевших рук, Настасья мешком свалилась у подножия изуродованного дерева.
Силы закончились, как и надежда. Остались лишь отчаяние и стыд. Настасья закрыла лицо ладонями и зарыдала. Громко, навзрыд, выпуская со слезами, всхлипываниями и стонами, весь свой гнев.
Туман начал рассеиваться, звуки стали ярче и живее. Равнодушная от усталости, Настасья сидела на холодной, колющей ноги пожелтевшей хвое и лениво вдыхала запах смолы, побежавшей по открытой ране дерева. Издалека доносился чей-то голос, но Настасья, закрыв глаза, впала то ли в сон, то ли в полузабытье. Она все больше погружалась в транс, не ощущая ни холода, ни боли в ладонях. Хотелось уснуть, слиться с лесом, стать с ним одним целым, исчезнуть в его пугающем шорохе, увязнуть в терпкой смоле. Раствориться в холодном осеннем воздухе, забыть свою боль, стать равнодушным деревом. Или птицей взлететь к далекому небу и крикнуть в его равнодушную синеву: зачем? Для чего нужно ей это испытание? Кто сильный и всевластный решил с ней так поступить?