- Тятенька, куда пшеницу?
- Черт! - ощетинился Петраков; лег животом на печь, начал дрожать в лихорадке.
- Дядя, что с тобой?
- Мочи нет, мочи нет!
Хотел Федякин заглянуть к нему, Петраков неожиданно выздоровел. Растопырил руки, бессмысленно забормотал:
- Брюхо, брюхо болит!.. Убирайся к черту! Я сам его сеял, не ты!..
- Дядя, с ума ты рехнулся немножко?
- К черту, к черту! Я вилами сброшу - не лезь.
Когда Федякин увидел насыпанную на печи пшеницу, Петраков испуганно закричал:
- Тро-хи-им!
Вошел Григорий, сын, с красными звериными глазами.
- Щитать пришел?
- Прячете?
- Не подходи, Трохим, грех будет...
- Дома, дома щитай! - кричал Петраков.
В улице раздались голоса. Целым скопом прошли "имущие", выскочили бабы, залаяли собаки. Прошумела волна, снова стихла. Короткими подземными толчками выпирало наружу глухое накопленное раздраженье, разгоралось, временно гасло.
- Да, без жертвы нельзя. Тяжелый путь, - другого нет.
Кто-то проскакал, стоя на телеге в распоясанной рубахе, прогремел колесами, пугая собак с ребятишками. Около Беляковой избы начали собираться мужики. На завалинке повыше других очутился странник, не то - бродяга, в солдатской шинели; громко проповедовал:
- Товарищи! В евангелии сказано: будут трусы, глады, моры, междоусобицы. Верно?
- Верно.
- Восстанет брат на брата, сын - на отца. Правильно?
- Правильно!
- Христос сказал: "Легче будет Содому и Гомору, нежели вам, лжепророки-учители, соблазняющие стадо мое. Молитесь, ибо не останется от вас камня на камне".
Дарья Беспалова заплакала. Сбегала в избу, вынесла пару яиц, рубль денег, сунула страннику.
- Возьми, Христа ради!
Ледунец налетел было на странника, странник поднял руку, как некогда Христос, укрощающий бурю на море:
- Остановись, неразумный! На кого злобишь душу свою?
Выступил Захар Беляков. Недавно он был "неверующий", рассказывал мужикам, что нет никакого бога - выдумка одна. Ел молоко в постные дни, смеялся над попом Никанором, за стол садился в шапке, после обеда говорил жене страшное слово:
- Пардон!
Принес он его со службы - очень уж понравилось, а что оно значило, и сам не знал. Баба слушала и тоже не понимала. Думала, бога ругает.
Потом захворал Захар. Целый месяц провалялся в постели. Во время болезни раскаялся, снова стал верующим, бросил пить молоко в постные дни, перестал смеяться над попом Никанором. Теперь он выступил пророком из толпы мужиков, подошел к страннику, как к равному по полученной благодати.
- Тридцать дней я хворал, думал - умру. Видел пропасть великую, а в ней - сатану, играющего на дудке. Понял? Неверующий я был.
Ледунец шепнул Федякину:
- Трофим, я их ударю.
- Кого?
- Да вот святых наших: Захара блаженного и странника прокаженного. Вчера про антихриста начали сусоли разводить. Что это за мода пошла - в святые все полезли...
Ледунец не выдержал, крикнул:
- Товарищ нищий, пашпорт есть у тебя?
Мужики загалдели, бабы налетели, как галки. Спорить с ними не было желания, доказывать бесполезно - Федякин махнул рукой. По дороге ему встретился студент Перекатов в белой рубахе, ласково поклонился:
- С добрым утром, Трофим Павлыч!
Попался сам Перекатов с туго перетянутым животом - тоже веселая улыбка на лице.
- Чему они радуются?
Псаломщик сидел у раскрытого окна, свесив очки на кончик носа; в третий раз перечитывал большевистскую программу.
- Черпаешь? - спросил Федякин, заходя к нему.
- Интересная штука, если вникнуть хорошенько. Каждой строчкой бьет за бедного человека.
- Ну, ну, накладывай побольше!
Иван Матвеич снял очки, почесывая переносье.
- Речей не могу говорить.
- Каких?
- А вот как ораторы. Стану в уме складывать - хорошо выходит, переведу на слова - язык путается.
Вытащил из стола несколько лоскутков исписанной бумаги.
- У меня вот тут тексты из библии, я нарочно выписал для обличенья неправды у пророка Исайи.
- Ничего, - перебил Федякин. - У нас и без Исая выйдет не хуже. Скажем словечко - образованный не перешагнет.
- Нет, почему же! - заупрямился псаломщик. - Я как-нибудь подготовлюсь, чтобы священников ущипнуть... Очень уж от истины отошли, мамону служат...
- На священников наплевать, - сказал Федякин. - Под самую религию подкоп надо сделать.
- Какой подкоп?
- Тенето это, в котором путаются мужики. Ведь ее человек сам выдумал... по глупости.
- Как сам?
- Очень просто! Взял да и выдумал от нечего делать - теперь не рад.
Иван Матвеич стоял оглушенный. Закачались половицы под ногами, закачалась вся избушка, наполненная туманом, в голове закружились испуганные мысли.
- Запутала нас эта религия, пора другую выдумать - поумнее...
На улице опять кто-то проскакал верхом. Задрожали стекла в окнах. Настасья Марковна истово перекрестилась, подбирая клубок на полу.
- Что это все лошадей гоняют нынче? На улице в две трубы трубят - не поймешь ничего...
Федякин свернул себе ножку, с удовольствием затянулся, потрескивая табачными корешками. Глядя в лицо ему с парой морщинок на лбу, трудно было понять: серьезно говорит он или смеется над кем, выпуская дымок.
- Дураки мы немножко! Все ждем, когда вырастет куст с малиной. Думаем, горох посыпется сверху, а кобыла наша - ни с места. И живем по-собачьи: разгородились и тявкаем каждый из-под своей подворотни...
- Это правда! - вздохнул Иван Матвеич. - Живем нехорошо. Я давно об этом думаю. Только вот религия как же? Без религии нельзя человеку - зверство большое проявит, натуру. Чем его сдержишь тогда? Книжечку я одну читал, давно уж, не помню теперь. Если нет бога, надо выдумать его, тогда человек потянется к нему. Все перенесет: голод и холод. Казнить будут, железом жечь, а на одном месте не остановится...
- Какой же это бог?
- Как хочешь понимай. Не нравится бог, духом назови. Дух - нехорошо, назови идеалом - по-новому, дело не в этом. Вообще какую-то звезду надо зажечь впереди. Вот я и думаю: бог - это звезда, зажженная во мраке для души человеческой. Человек нет-нет да и посмотрит на эту звезду, нет-нет да и усовестится своей наготы, возьмет да и скажет: "Не так живу". А там, глядишь, и шаг вперед сделает, светом звезды загорится. Не беда, что опять свернет на кривую дорогу - без этого не бывает. Человек никогда не шагает прямо. А если нет звезды - куда идти?
- Интересно, - сказал Федякин, разглядывая старика. - Жалко, что я раньше не знал тебя.
- Как не знал?
- Видел, но думал: попова дудка.
- Я много думал о разных вопросах. Если записывать все мысли, целая книга получится, а сам писать не умею - складу нет в словах...
Вбежали Серафим, Сема Гвоздь, Мокей Старательный, ударили в три голоса:
- Войска! Войска!
- Где?
- Какие войска?
- Чехи явились...
- Самару берут...
В улице кружился дьякон без шляпы. Пробежал несколько шагов, остановился. Сунул шляпу в карман, снова побежал неизвестно куда. Опять вернулся назад, замахал руками на дьяконицу, начал танцевать на одном месте...
18
Около исполкома бегали, шептались, кружились мужики. Секретарь, бывший волостной писарь, с подвязанной шеей, дипломатически пожимал плечом.
- Мое дело казенное! Наняли большевики - работаю большевикам. Наймут меньшевики - буду работать меньшевикам. Кто ни поп, так батька.
- Верно, верно! - кричал дедушка Лизунов. - Мы тебя не тронем. Поставишь ведерко перед обчеством и смоешь всю нечисть...
Матвей Старосельцев ходил в распахнутом пиджаке и каждому осторожно шептал:
- Ковырять будем!
Председатель исполкома, молодой солдат, растерянно разводил руками: