Л е н а. Ну и что?
Б а б а е в. Ну и все. Хватит об этом. Да сядь ты, посиди со мной. Пес с ней, с посудой. Ну что ты все суетишься?
Л е н а. Вот села. Действительно, суечусь. Все время суечусь.
Б а б а е в. Знаешь, Леночка, я открыл закон суеты. Суета — это когда делаешь одно, а думаешь совсем о другом. О чем ты думаешь?
Л е н а. Великий закон!.. О чем я думаю?.. У меня, наверно, суета второго порядка. Я думаю об одном, а сердце ноет о другом.
Б а б а е в. О чем же ноет сердце?
Л е н а. Пойди узнай. Оно же ноет, а не говорит. Ему же не прикажешь: «Перестань ныть». Ноет… О Викторе, о дочери… о дочери, о Викторе… И о всякой всячине… С Машкой очень трудно.
Б а б а е в. А кто сказал, что должно быть легко?
Л е н а. Хочется, чтобы было легко. Хочется, чтоб она не ездила на этом дурацком мотоцикле, — того и гляди расшибется… Хочется, чтобы она читала Достоевского, а она слушает магнитофон… Она погружена в какие-то неведомые мне заботы, а я в стороне.
Б а б а е в. Ты и должна быть в стороне. Ты себя-то вспомни.
Л е н а. А я только и делаю, что вспоминаю себя. Мы же через все это прошли. Ну не через это, так через другое. Но прошли. Какой-то жизненный багаж, какой-то опыт есть, чему-то научились…
Б а б а е в. А они не хотят этим воспользоваться? И правильно делают. Ведь за них-то жизнь не проживешь, жить им самим. А родителям почему-то всегда хочется прожить жизнь за своего отпрыска. Сами не смогли как следует, а за него смогут. За себя жили начерно, а за него проживут начисто.
Л е н а. А как же иначе? В этом и есть наше бессмертие. Я совсем не честолюбива, ты это знаешь. Но в Машке мое честолюбие. Я хочу, чтоб она была самая умная, самая привлекательная, самая честная, самая счастливая… И вообще — самая!..
Б а б а е в. И главное, чтобы она не повторила твоих ошибок? Да? А она и не собирается их повторять. У нее свои ошибки, совсем другие. Если хочешь, движение жизни в том и заключается, что она совершает другие ошибки.
Л е н а. Нет, Мишка, это чепуха. Это какая-то схоластика. Я это как-то даже и понять не могу.
Б а б а е в. Нет, не совсем схоластика. Лет двести или триста назад деды, отцы, сыновья жили в общем в одном укладе, и тогда традиции складывались и естественно передавались из поколения в поколение, потому что жизнь детей тогда мало отличалась от жизни отцов. А сейчас исторические эпохи измеряются не веками и даже не десятилетиями, а годами. Что ж удивительного, что наш с тобой опыт уже не может… ну, как это говорится… быть полностью взят на вооружение нашими ребятами.
В и к т о р (высунул голову из двери кабинета). Лена! У них у всех какие-то пересохшие губы. По-моему, они хотят пить. Может, им пива дать?
Л е н а. Да нет, это неловко. Может, компота?
В и к т о р. Да, да! Налей им по стаканчику. И Мишке дай. Знаешь, как он компот любит. Мишка, пей компот, наслаждайся. Я это в два счета проверну. (И исчез за дверью.)
Лена встала и пошла на кухню. Вошла М а ш а.
М а ш а. Я слышала весь ваш разговор с мамой.
Б а б а е в. Ты со мной не согласна?
М а ш а. Согласна, не согласна — это все муть. Вы подо все подводите базу. А по-моему, все значительно проще и менее многозначительно.
Б а б а е в. Ты думаешь?
Раздался звонок. Маша пошла открывать и через секунду вернулась, толкая перед собой В е р е ю и ладонями закрывая ему глаза.
М а ш а. Раз, два, три… Смотри! (И опустила ладони.)
И г о р ь (радостно). Ой, Михаил Афанасич!
Б а б а е в. Здорово!
И г о р ь. Когда же вы приехали?
Б а б а е в. Сегодня.
И г о р ь. Чего ж не написали? Не телеграфировали? Я бы встретил… Как, однако, хорошо, что вы приехали!.. Ну как там в Ирбее?
Б а б а е в. Все нормально.
И г о р ь. А ко мне недавно Леха Войцеховский заезжал. Он из Владивостока-то перевелся. В Корсакове теперь, на Южном Сахалине. Женился, однако, вот такой оголец, с собой таскают. Он сейчас косяками занимается. До чего ж, говорит, я Михал Афанасичу благодарен, что он меня на рыбу толкнул, физик все равно бы из меня не вышел, а ихтиолог… (И вдруг замолчал, увидев в руках у Бабаева книгу.)
Б а б а е в. Да, да. Вот именно… (И кинул книгу на стол.) Давай-ка сразу и покороче: что это все значит?
И г о р ь. Книга, однако, вышла.
Б а б а е в. Вижу.
И г о р ь. А почему вы на меня так смотрите?
Б а б а е в. А как мне на тебя смотреть? Все, на что надеялись, все, чему учили, — все псу под хвост?.. Никогда не чувствовал себя так бездарно потратившим жизнь, как сегодня. Почему здесь стоят две фамилии?
И г о р ь. Я делал эту работу под руководством Бахметьева.
Б а б а е в. Давно ли он стал заниматься этой проблематикой?
И г о р ь. Давно-недавно, стал, и все.
Б а б а е в. Я мог бы рассчитывать на более уважительный тон?
И г о р ь. Ой, Михал Афанасич! Ну какое это все имеет значение? Ну что это у меня последняя работа, что ли? Это ж первая, Михал Афанасич! Первая!.. Я ж еще рассчитываю кое-что сделать. И за одной моей фамилией будет, не беспокойтесь… А для Виктора Глебовича очень важно сейчас выступить с других позиций. Самому как-то не очень ловко: взять этак и повернуться на сто восемьдесят. А со мной — в должности, так сказать, руководителя — другое дело… А кроме того, должок у меня Виктору Глебовичу. Другой бы на его месте за ту рецензию знаете, как бы меня отделал?! И сидел бы я сейчас с Гошкой Рабичевым в Томске, и тянул бы на спичках, кому сегодня микроскоп, кому осциллограф, — да еще за счастье бы почитал!.. И для дела, если хотите, подпись Бахметьева только полезней. На книжку обратят внимание — имя. Да и пробить легче. Вы представляете, что значит издать книжку? Это же обсуждения, ученые советы, редакции, типографии, полиграфии…
Б а б а е в. А наука?
И г о р ь. Что наука?
Б а б а е в. А наука, я спрашиваю.
И г о р ь. Да о науке и речь. О русской науке. И только. Все остальное от лукавого. Вот вам известно, что Вебб и Тирснер из Массачузетского университета толкаются в том же направлении? И этот ирландец… Как его?.. Мак-Кинли. Так что ж, дать им возможность первыми опубликовать?
Б а б а е в. А-а, теперь я все понял. Вы подошли к вопросу с государственной точки зрения. Это, оказывается, забота о престиже отечественной науки. Меня нынче твой шеф обругал идеалистом и романтиком. Но мне всегда бывает стыдно, когда элементарную непорядочность оправдывают словами о государственной необходимости. (Встал и подошел к двери.)
Через комнату прошла Лена с подносом, уставленным стаканами с компотом.
(Подождал, пока она скрылась в кабинете, потом снял с вешалки свой плащ и шляпу, молча оделся, хотел выйти, но задержался, остановился в дверях.) Когда Виктор подписал свою книжку с Нефедовым, это можно было если не простить, то во всяком случае понять. А ты… Я просто слов не нахожу… Тогда было другое время, Игорь. Другое! Сейчас же время переменилось!.. Да, парень, немногому я тебя научил…
И г о р ь. Вы же сами говорили, что опыт непреемственен.
Б а б а е в. Опыт — непреемственен. А принципы — преемственны, человеческие ценности — преемственны. (Ушел.)
Когда за Бабаевым захлопнулась дверь, Игорь рухнул в кресло и схватился за лоб, будто голова его разламывалась от боли. Маша глядела на Игоря и громко, резко насвистывала какой-то мотив. Игорь поднял голову и посмотрел. Но Маша продолжала свистеть. Игорь отвернулся в кресле.
И г о р ь. Перестань свистеть.
Но Маша продолжала.
Перестань свистеть, слышишь?.. Да чего ты ревешь?.. Чего ты ревешь?!. Ну, кончи, однако, слышишь!..