Увидев голову священника Яна, люди стали так кричать, плакать, шуметь и жаловаться, что я не знаю, кто мог бы это правдиво описать»[152]. Собравшийся народ понимал, что со смертью Желивского он потерял неустрашимого борца за интересы бедноты. Охваченные гневом и печалью, бедняки ворвались в городской совет, разогнали его, а затем напали на дома богатых бюргеров и коншелов; не пощадили они и домов университетских магистров и священников. Толпы бедноты и мелких бюргеров, подобно смерчу, пронеслись по пражским улицам, уничтожая все, что напоминало об убийцах любимого вождя. Беднота снова овладела Прагой; однако теперь у нее не было организованного руководства, сказывалось отсутствие революционного вождя Яна Желивского.
После предательского убийства Желивского бюргеры лишились вождя, который в течение трех лет уверенно руководил политикой Праги. Если пражское бюргерство, несмотря на всю свою осторожность и склонность к компромиссу, боролось вместе с таборитскими войсками, это было прежде всего заслугой Желивского.
Именно потому, что вся жизнь и деятельность Яна Желивского была ярким образцом жизни подлинного революционера, он стал жертвой клеветнических измышлений буржуазной историографии. В. В. Томек пытался изобразить Желивского «демагогом», возглавлявшим «пражский сброд» и мутившим пражское бюргерство. Этот образ Желивского дописал И. Пекарж, изобразивший его «фантазером» и «хилиастическим безумцем», повинным во всех революционных действиях пражского населения. Отношение к Желивскому Томека и Пекаржа — свидетельство той реакционной, контрреволюционной позиции, которую заняла буржуазия в период, когда она оказалась лицом к лицу с растущими силами революционного пролетариата. Однако подлинная деятельность Желивского, о которой мы здесь вкратце рассказали, опровергает измышления буржуазной историографии. Труды А. Ирасека и 3. Неедлы раскрыли нашему народу истинное историческое значение Желивского.
Революционная энергия этого народного трибуна обусловлена тем, что он был тесно связан с жестоко эксплуатируемой беднотой и мелким бюргерством, боровшимися за лучшую жизнь, за создание общества, построенного на более справедливых началах. Опираясь на бедноту, Ян Желивский вместе с тем добился того, что его политическую программу поддерживало мелкое бюргерство, главным образом Нового Места. Несмотря на то, что Желивский был представителем бедноты, он никогда не пытался создать в Праге хилиастическую общину, основанную на общности имущества. Он использовал хилиастические лозунги для того, чтобы усилить революционный натиск народа против угнетателей. Желивский не мог опереться на единую классово определившуюся группировку бедноты. Кроме того, в Праге он имел дело с уже укоренившейся частной собственностью — этим Прага отличалась от Табора, где хилиастические священники создавали новую общину на территории, где не было веками создававшихся собственнических отношений. Поэтому в своей революционной борьбе за интересы народа Желивский должен был опираться не только на бедноту, но и на слои мелкого бюргерства. Надеясь обеспечить общине ту лучшую жизнь, о которой говорится в «Священном писании», он стремился к тому, чтобы в управлении городом участвовали возможно более широкие слои трудящихся (так называемая большая община), стремился ликвидировать тяжкое бремя налогов, которое возлагали на народ патриции и церковь. Ему удалось привлечь мелкое бюргерство, он мог рассчитывать на поддержку бедноты — это и позволило Желивскому, несмотря на все нападки реакции, на все ее провокации, высоко держать революционное знамя. Пока в Таборе у власти стояла беднота, позиция Желивского была непоколебима. Даже после падения пикартов в Таборе Желивский надеялся удержать Прагу в лагере революции; но это, разумеется, было возможно только при условии помощи со стороны войск, и прежде всего войск Яна Жижки из Троцнова. Союз Жижки и Желивского не только способствовал победоносному наступлению против внутренней реакции, но и являлся мощной преградой против походов международной реакции. Революционная диктатура Желивского и Яна Гвезды опиралась на молчаливую поддержку Жижки. Вопрос заключался только в том, мог ли этот союз революционной Праги с Жижкой устоять против интриг и маневров пражских консерваторов. Симптоматично, что под уже упоминавшимся постановлением (в начале февраля 1422 года) о запрещении священникам участвовать в политической жизни, мы в числе других имен находим также и имя Жижки и таборитских гетманов — Яна Рогача из Дуба и Збынека из Бухова. Жижка не выступал открыто против снятия Гвезды с поста верховного пражского гетмана, однако он в решительный час недостаточно активно поддержал Желивского. В конце февраля и в начале марта Погода Желивский оказался в одиночестве, и только поэтому реакции удалось предать его казни. Со смертью Желивского революционные силы в Праге ослабли; значительно уменьшились и силы Табора. Сам Жижка очень скоро убедился, что казнь Желивского знаменовала дальнейший отход пражских горожан от революции, их переход в лагерь реакции. В годы, непосредственно последующие за смертью Желивского, Ян Жижка вынужден был жестоко покарать пражских коншелов за их неоднократные измены четырем «божественным статьям».