Люди, до того обреченные на невежество, научились читать и писать, равно как понимать и толковать «Священное писание». Эней Сильвий Пикколомини, будущий Пий II, закоренелый враг гуситов, был вынужден написать в 1451 году, когда он посетил Табор: «С ними пришли ученики и многие горожане, знающие латинский язык; ибо это вероломное человеческое племя имеет то единственное хорошее свойство, что оно любит образование»[208]. Высокая оценка культуры гуситов в устах Пикколомини — ясное свидетельство громадных культурных достижений чешского народа. Впрочем, богатая гуситская литература (главным образом сатира и стихи), по тематике столь близкая простому читателю, уже сама по себе является убедительнейшим свидетельством того, насколько высока была гуситская культура.
В период столь мощного роста творческой инициативы масс значительное развитие получил чешский язык, который обогатился новыми выражениями и оказался прекрасно приспособленным для развития гуситского искусства и науки. Вспомним в этой связи чешский язык Томаша Штитного, о котором К. Маркс говорит: «Чешский народный язык был в то время более развитым, чем немецкий, как это явствует из писаний Фомы Штитного и др.»[209]. В сочинениях Гуса, проведшего реформу правописания, чешский язык достиг вершин своего развития. В Таборе чешский язык широко употреблялся при богослужении, при чтении и толковании библии, также переведенной на чешский язык. Таборитские трактаты об евхаристии, то есть о «таинстве причащения», написанные по-чешски, свидетельствуют о том, что этот язык был уже прекрасно приспособлен к тому, чтобы выражать самые сложные теологические понятия. Значение чешского языка, столь обогатившегося и развившегося в период гуситского движения, выходило за пределы Чехии. Известны, например, письма литовского князя Свидригайло Сигизмунду Корибутовичу, написанные на чешском языке (они относятся к 1431 году); в Польше в XV веке чешский язык стал языком дипломатическим. Могущественный венгерский король Матвей Корвин во второй половине XV века в переписке с немецким патрициатом Иглавы прибегал к чешскому языку. Городские книги до-гуситского периода, написанные по-латыни или по-немецки, утратили свой ненациональный характер и писались по-чешски. На чешском языке можно было выражать самые сложные правовые понятия. Если в догуситский период чешский язык редко употреблялся в документах и в письмах, то в период гуситского революционного движения он в этой области вытеснил латынь. Распространение чешского языка во всех областях культурной, политической и правовой жизни Чехии говорит о наступлении чешского бюргерства, крестьянства и бедноты на позиции немецкого патрициата и церкви. В ходе движения главные города стали чешскими, в ратуше стали заседать представители чешского большинства, до того подчиненного немецкому патрициату. Не случайно, — что те города, где у власти находились гуситы, дольше всего оставались твердыней гуситского движения, а те города, в которых позиции патрициата не были ослаблены, сохранили сильное немецкое меньшинство (например, Ческе Будеёвице, Иглава, Оломоуц, Брно).
Современные католические противники гуситов, а вслед за ними и реакционные историки (и прежде всего Йосеф Пекарж) неустанно твердят о «культурном варварстве» гуситов, которые, сжигая церкви и монастыри, уничтожали культурные ценности — статуи, иконы, книги и т. д. Правда, табориты совершенно сознательно уничтожали все, что было связано с феодалами и напоминало о них. Совершенно очевидно, что гуситы, стремившиеся окончательно ликвидировать старый строй, не могли оставить в неприкосновенности то, что прямо служило целям эксплуатации. Уничтожение икон и статуй, разрушение церквей и монастырей — все это было выражением борьбы за возврат к бедной раннехристианской церкви. Однако, разрушая культуру, служащую феодалам, гуситы хотели на ее месте создать культуру, служащую всему народу и близкую ему. Гуситы не вели борьбы против искусства вообще, они отвергали только феодальное искусство, называя его языческим; свидетельством тому библия Филиппа из Падержова. Филипп из Падержова, один из таборитских гетманов, крестьянин по происхождению, в тридцатых годах XV века велел пышно украсить чешскую библию, его неизменную спутницу во всех походах. Эта библия — драгоценный образец изобразительного искусства, свидетельство любви и уважения к нему простых таборитов. До нас дошли сведения о начитанности участников чешской делегации в Базеле, об их любви к чтению, что, как мы знаем, произвело столь сильное впечатление на собравшихся в Базеле богословов. Даже слуги, сопровождавшие чешскую делегацию в Базель, получая у крестьян фураж, объясняли им основы гуситской программы, давая таким образом новое свидетельство высокого культурного уровня гуситов, впервые в истории Чехии сделавших культуру достоянием широких народных масс. Особенно высоко стояло у гуситов искусство пения, в высшей степени распространенное в этот период, — широкие массы верующих принимали прямое участие в богослужении, а не были, как раньше, лишь пассивными свидетелями таинственных и непонятных для них обрядов. Высокого развития достигла у гуситов и светская песня, как это показал Зденек Неедлы[210]. Изучаемый период был переломным в развитии музыкального искусства Чехии. Основная тема гуситских песен — это стремление к более нравственной, прекрасной и справедливой жизни всего народа.
209
К. Маркс, Хронологические выписки. Архив Маркса и Энгельса, М., 1939, т. VI, стр. 213.