Мы переночевали тут же, на постоялом дворе, где устроились не слишком удобно. Утром я поднялся чуть свет; надо было найти постоянное жилье, получить в таможне багаж, а также навести справки о матушке. Но сколько я ни расспрашивал, а на след ее напасть не мог. Я думал, что застану город таким же, каким его оставил, но в действительности там не сохранилось и тени былого. Иные покинули Севилью, другие были в отлучке, некоторые давно померли — словом, все переменилось. Я отложил поиски до более подходящего времени и прежде всего занялся поисками удобного жилища. Забрел я и в квартал святого Варфоломея[165] и тут на одной из дверей заметил объявление. Я попросил показать мне квартиру и решил, что для начала сойдет. Я снял этот дом, условившись платить помесячно. Затем внес деньги за несколько месяцев вперед и приказал доставить туда сундуки.
Дня два мы отдыхали: отъедались, отсыпались; потом Грация решила, что в столь знаменитом городе грешно сидеть дома. Я отправился на Градас и приискал для нее пажа, который с того дня сопровождал ее повсюду, чтобы она не заблудилась и не спрашивала дорогу у незнакомых людей; более двух недель женушка моя почти не снимала плаща, с утра до вечера бегая по улицам и любуясь севильским великолепием. Хотя жизнь в Мадриде очень ей нравилась и она любила столицу с ее величием, придворной пышностью, учтивыми и изящными манерами и свободой нравов, но Севилья пленила ее еще сильней: здесь был другой аромат, другое очарование. Если Севилья не может соперничать со столицей блеском имен, ибо здесь не живут короли, гранды и другие вельможи столь же высокого ранга, зато богатством и пышностью андалусская столица не уступит и Мадриду. Тут растрачивались и переходили из рук в руки огромнейшие богатства, и никого, казалось, не удивляли размеры этих сумм. Серебро мелькало в руках запросто, как в других местах медная монета; денег севильянцы не жалели и разбрасывали их с невообразимой щедростью.
Вскоре наступил великий пост. Грация впервые увидела, как проводят в Севилье страстную неделю: сколько денег там раздают нищим, сколько свечей сгорает в церквах и часовнях! Она была поражена, даже растерялась, ибо раньше не верила очевидцам, думая, что описания их намного превосходят действительность. После долгих поисков мне удалось по приметам и случайным сведениям напасть на след моей матушки, по которому я шел, как охотник за дичью. Жена моя, беседуя со своими новыми приятельницами и расспрашивая об их знакомых, узнала, что матушка живет на одной квартире с некоей красивой молодой девушкой, которую считают ее дочерью, судя по ласковому и почтительному обращению ее со старушкой; но они ошибались: я был у матери единственным сыном.
Потом я узнал, что, когда матушка моя очутилась одна, без средств и в преклонных годах, она взяла на воспитание девочку, чтобы на старости не остаться совсем одинокой. Это оказалось ей на пользу; они жили вдвоем неплохо. Разыскав матушку, я стал уговаривать ее, чтобы она переехала к нам; она не соглашалась; ей жаль было расстаться со своей воспитанницей и не хотелось жить в одном доме с невесткой. На все мои доводы она отвечала, что печка с двумя трубами плохо горит и лучше мыкать горе одной, чем терпеть от недобрых сожителей; ведь всем известно, что невестка редко уживается со свекровью. Лучше моей жене оставаться наедине с мужем, чем принимать к себе в дом его мать. Но сыновняя любовь была сильнее всех отговорок; старушка уступила моим настояниям. Ведь это была моя родная мать! Хотелось побаловать и утешить ее на старости лет. Все это время я рисовал ее себе такой же красивой и цветущей женщиной, какой оставил в Севилье, и теперь едва узнал, так она изменилась.
Я смотрел на нее и думал о том, как беспощадно время. Затем обращал взор на жену и говорил себе: «Пройдет немного лет, и она станет такой же. А если и найдется женщина, которая сумеет уберечься от уродливой старости, то и она не уйдет от смерти». То же думал я и о себе; но подобные мысли редко приходили мне на ум; они были у меня вроде кружки, из которой пьет путник в трактире: напившись, он ее бросает и едет дальше. Благие размышления редко посещали меня, то были гости мимолетные, которым я никогда не предлагал кресел, чтобы они могли расположиться с удобством и посидеть у меня подольше: вся мебель в моем трактире была занята другими постояльцами — мирскими соблазнами и жаждой плотских наслаждений.
165