Так он говорил, и каждое слово вонзалось, словно нож, в мое сердце; я чувствовал всю чистоту его души и сравнивал ее с собственным жульничеством и злодейством; ведь я хотел обманным путем использовать доброту святого отца, чтобы совершить новый грабеж; слезы брызнули у меня из глаз. Святой же старец думал, что они исторгнуты верой в милосердие божие, и тоже умилился.
Наступило воскресенье, которое пришлось как раз на день всех святых. Взойдя на кафедру, монах посвятил мне большую часть своей проповеди; он превозносил до небес мой поступок, тем более удивительный, что совершен был человеком столь бедным. Старец говорил обо мне так горячо, что возбудил сострадание всех верующих. Они тут же собрали для меня богатую милостыню.
В понедельник утром моя мать явилась к монастырскому привратнику и спросила, нельзя ли видеть того монаха: у нее, мол, есть до него дело. Отец привратник пожалел встревоженную старушку и тотчас же вызвал старца. Увидя святого отца, она упала перед ним на колени и рвалась целовать ему ноги, уверяя, что найденный на улице кошелек принадлежит ей и что она просит отдать его ради бога. Она описала в точности все, что лежало в кошельке, крепко запомнив мой наказ, и монах отдал ей кошелек.
Мать развязала тесемки, вынула один из трех дублонов, вручила его святому отцу и просила отдать мне в виде вознаграждения, а также подарила ему четыре реала на две мессы в помощь грешным душам, томящимся в чистилище; для сего употребления, по данному ею обету, и были предназначены эти деньги.
Затем она принесла кошелек ко мне и отдала все в целости и сохранности вплоть до последней булавки (я нарочно положил туда пакетик с булавками: сразу было видно, что кошелек принадлежит женщине).
Через два дня, в среду вечером, я снова отправился к моему монаху; у него уже был приготовлен для меня целый сундук одежды, которой хватило бы на десять лет, а также еще немного денег на первое время. Все это он передал мне с веселым видом и велел еще раз зайти на следующий день: он приискал для меня хорошее место. В указанное время я опять к нему явился; он спросил, умею ли я писать, и я показал ему свое искусство. Оказалось, что некая сеньора, муж которой уехал в Индию, ищет управляющего для надзора за ее городскими домами и загородным имением, и просит известить, по душе ли мне такая служба.
Я поблагодарил святого отца и сказал:
— Отче, я готов служить этой сеньоре со всем усердием, тщанием и преданностью. Но человек я не здешний, никто меня не знает, а ведь хозяйка, прежде чем доверить мне свои владения, непременно попросит представить чье-нибудь поручительство; у меня же поручителей нет. Вот это меня и смущает. Посоветуйте, святой отец, как быть.
И тут старец сказал:
— За этим дело не станет: я сам буду вашим поручителем.
Вообразите, как я обрадовался; дела мои с его благословения быстро шли в гору. Если хочешь обмануть святого, прикинься праведником.
ГЛАВА VII
Гусман де Альфараче, поступив в услужение к одной даме, обкрадывает свою госпожу. Его сажают в тюрьму и осуждают на галеры пожизненно
Велика власть привычки и в жестоких невзгодах, и в сладостном блаженстве! Но если в горе, помогая его сносить, привычка дает облегчение, то в счастье весьма вредна: привыкнув к счастью, мы пуще страдаем, когда его лишимся. Привычка издает и отменяет законы, укрепляет одни и подтачивает другие; подобно державному государю, она учреждает и упраздняет, и куда бы она ни влекла нас — в бездну порока или на стезю добродетели, туда клонится весь строй жизни нашей. И до такой степени мы — рабы привычки, что, достигнув благополучия, всечасно трепещем его утраты, а погрязнув в скверне, с великим трудом вырываемся из ее тенет.
Нет силы, могущей победить сию владычицу нашу. Люди прозвали ее второй натурой, хотя опыт свидетельствует, что сама натура не может ей противостоять, ибо привычка с легкостью портит и губит благие задатки. И когда она влечет нас к горькому, то умеет так его приправить и сдобрить, что оно кажется нам сладким. Зато в союзе с истиной привычка — всесильный монарх, чьи твердыни несокрушимы.
Не она ли понуждает бедного пастуха влачить дни в пустынных полях, в глубоких ущельях, на стремнинах высоких гор и скал, терпеть зимой стужу и ненастье, непрестанные дожди и бури, а летом солнечный зной, от которого сохнут деревья, раскаляются камни и плавятся металлы? Но хотя она укрощает даже свирепых хищников и ядовитых змей, смиряя их злобу и ярость, ее самое точит и обтесывает время — пред ним и она склоняется. Против времени ее сети что паутина против слона. Ибо если привычка — сила, то время — благоразумие и мудрость. И как пред творческим духом склоняются все силы человека, так и привычка покоряется времени.