Надсмотрщик счел мои слова вполне правдоподобными — ведь он благоволил ко мне; выслушав жалобу, он распорядился подвергнуть экзекуции гребцов с двух передних и с шести задних скамей. Явился помощник альгвасила, велел им поднять руки вверх и всыпал каждому пятьдесят ударов, да таких, что лоскутья кожи к веревке прилипали.
Всех по отдельности допрашивали, требуя сказать, что они видели или слышали подозрительного, а затем натирали им раны солью и уксусом — бедняги корчились от боли и вопили благим матом. Один из галерников, цыган, во время кражи случайно не спал; когда пришел его черед отведать плети, он признался, что слышал ночью, как его сосед встал и наклонился к моей скамье. Но зачем тот вставал, цыган сказать не мог.
Сосед цыгана, услыхав, что о нем речь и его обвиняют, вскочил с места и начал оправдываться: ночью, мол, его веревки перепутались с веревками галерников с соседней скамьи и обмотались вокруг цепи и наручников — пришлось встать, чтобы распутать узел. Но объяснение было неубедительное, и надсмотрщик, знавший своих подопечных насквозь, ему не поверил. Вора схватили и отхлестали еще безжалостней, чем других.
Рассвирепев, надсмотрщик накинулся и на палача за то, что тот, как ему показалось, работал недостаточно усердно, и приказал самого палача отстегать, да вдобавок собственноручно угостил своим бичом. Затем в ярости крикнул, чтобы виновника кражи высекли еще раз, хотя тот был чуть жив после первой порки. Услыхав такой приказ, вор испугался, как бы его не забили насмерть, если не повинится, и предпочел сказать правду. Он сознался, где и у кого спрятаны деньги и каким образом их у меня выкрали; всячески стараясь себя выгородить, он божился, что никогда не пошел бы на такое дело, кабы его не подговорили.
За признание ему сбавили плетей, а деньги были мне торжественно возвращены самим надсмотрщиком, который при этом посоветовал пустить их в оборот, заметив, что весьма будет рад моим успехам.
Фортуна улыбалась мне. Когда галеры должны были сняться с якоря, чтобы идти в Неаполь и оттуда вместе с другими галерами отправиться в плавание, надсмотрщик, будучи в отличном расположении, разрешил мне под охраной сойти на берег и закупить на все деньги продовольствия, за которое я надеялся выручить вдвое. Так оно и вышло. На выручку я с хозяйского дозволения приобрел платье матерого галерника — панталоны и душегрейку из полосатого холста, — и весьма кстати: стояло лето, и в прежней одежде было жарко.
Мне, претерпевшему столько невзгод, наконец забрезжил свет, который озаряет идущих по стезе добродетели. С великой твердостью положил я лучше умереть, нежели пойти на худое и гнусное дело; теперь я думал лишь о том, чтобы ублажить хозяина, смотрел, чтобы его одежда и постель были опрятны и стол хорош. Помыслы мои обратились к добру, и однажды ночью я сказал себе так: «Видишь, Гусман, на какую высокую гору, на самую вершину бедствий завела тебя непотребная плоть. Вот ты уже наверху — отсюда можешь низринуться в адские бездны, но и до неба тебе рукой подать. Ныне ты изо всех сил стараешься задобрить хозяина, так как боишься плетей, следы от коих исчезнут через два дня. Чтобы угодить ему и войти в милость, ты усердствуешь, суетишься, тревожишься, ночи не спишь. Но если и удостоишься ласки хозяина, помни, что он всего лишь человек, к тому же надсмотрщик. Кому, как не тебе, преуспевавшему в науках, подобает знать, что господь, истинный твой друг и хозяин, требует от тебя меньших трудов, а наградить может куда щедрей. Довольно же, очнись ото сна! Подумай, и ты поймешь, что, хоть привели тебя сюда грехи, ты можешь нынешние свои муки поместить с великой прибылью для себя. Ты все старался сколотить капитал, чтобы вложить его в дело; так постарайся же ныне о таком капитале, за который сможешь приобрести истинное благополучие.
Все минувшие беды, все нынешние тревоги на службе у этого хозяина спиши на счет господа. Возложи на него также возмещение за предстоящие убытки — он все покроет, а твои долги скостит. Милостью сей можешь купить себе благодать, коей не сподобились бы даже святые праотцы наши, ежели бы к их добродетелям не приложилась добродетель Христа, и ради сего стал он братом нашим… А какой брат оставит любезного брата в беде? Так послужи всевышнему воздыханием, слезой, сокрушением сердечным о тобой учиненных господу обидах. И когда внесешь сию лепту, он приложит твой капитал к своему и, тем безмерно его умножив, дарует тебе жизнь вечную».